В этой книге доказывает­ся, что обширность и долго­времен­ное суще­с­т­вование римской империи должны быть приписаны не Юпитеру и языческим богам, из ко­их каждый в отдель­ности признает­ся способным для охранения только лишь отдель­ности вещей и совершения действий низшего порядка, а единому истиннму Богу – виновнику блажен­ства, властию и по определению которого возникают и поддерживают­ся земные государства.

Глава I

О чем рассуждалось в первой книге

Начав говорить о граде Божием, я счел нужным прежде всего ответить тем его врагам, которые, гоняясь за земными радостями и стремясь к предметам преходящим, за все, что только претерпевают они в этом отношении неприятного, – хотя претерпевают скорее по мило­сердию вразумля­ю­щего, чем по строгости кара­ю­щего Бога, – порицают христианскую религию, религию един­ствен­но истинную и спаси­тель­ную. И так как они (хотя в их числе находит­ся и невеже­с­т­венная чернь) возбуждают­ся против нас наибольшею ненавистью на основании якобы научных предпосылок, воображая, будто того, что случает­ся с ними необычного в их время, в другие, прежние времена, как правило, не случалось, а те, которые знают ложность их мнений, как бы молчаливо с ними соглашают­ся, дабы ропот против нас казал­ся справедливым, то, опираясь на те свидетель­ства, которые их писатели оставили потомству для изучения истории прошлых веков, нужно было показать, что дело обстояло совсем иначе, чем они думают. Вместе с тем нужно было доказать, что ложные боги, которых они чтили явно, а некоторые и сейчас еще чтут тайно, суть нечистые духи и коварные демоны, – нечистые и коварные до такой степени, что услаждают­ся сво­ими то ли действи­тель­ными, то ли вымышлен­ными злодеяниями, повелев прославлять эти злодеяния в дни сво­их праздников; это для того, чтобы слабая человеческая природа не могла воздержи­ваться от предосуди­тель­ных поступков, коль скоро ей представляет­ся для подражания в этом как бы боже­с­т­венный пример.

Это мы и доказали, основываясь не на догадках, а отчасти на свежих примерах, поскольку видели и сами, что в честь их богов совершают­ся подобные вещи, отчасти же на сочинениях тех, которые оставили потомству описание всего этого не в каче­с­т­ве порицания, а для прославления сво­их богов. Так поступил, например, Варрон, человек большой учености и пользу­ю­щийся у них величайшим авторитетом: при составлении сво­их книг, одних – о предметах человеческих, других же – о предметах боже­с­т­венных, относя одни предметы, соответ­с­т­вен­но досто­ин­ству каждой вещи, к человеческим, другие – к боже­с­т­венным, он поставил сценические игры отнюдь не в разряд вещей человеческих, но имен­но боже­с­т­венных; хотя, если бы обще­с­т­во состояло только из людей добрых и честных, сценические игры не должны были бы находиться даже и в числе вещей человеческих. Так поступил он, конечно, не по соб­с­т­вен­ному усмотрению, а потому, что, будучи рожден и воспитан в Риме, застал их в ряду боже­с­т­венных предметов. А поскольку в конце первой книги мы вкратце сказали о том, о чем следовало говорить далее и кое-что из этого изложили в двух последу­ю­щих книгах, то посмотрим, относи­тель­но чего ожидание наших читателей остает­ся еще неудовлетворен­ным.

Глава II

О содержании второй и третьей книг

Итак, мы обещали сказать кое-что против тех, которые поражения Римской республики приписывают нашей религии, и рассказать о тех, – какие только и насколько могли припомниться, – бедствиях, которые обрушились на Рим или на находящиеся под его властью провинции, прежде чем запрещены были их жертвоприношения: все эти бедствия они, несомнен­но, приписали бы нам, если бы наша религия уже и тогда была им известна и запрещала им, как теперь, их святотат­с­т­вен­ные культы.

Эту задачу мы постарались выполнить во второй и третьей книгах, во второй – когда говорили о зле нрав­с­т­вен­ном, которое следует почитать злом или един­ствен­ным, или величайшим, а в третьей – когда шла речь о бедствиях, которых одних страшат­ся люди глупые (т. е. о бедствиях телесных и внешних, которые весьма часто терпят и люди добродетель­ные); между тем как то зло, которое делает их самих злыми, они переносят не только терпеливо, но и охотно. И как мало сказали мы об одном только Риме и его империи! – далеко не все даже из времен, предше­с­т­вовав­ших Цезарю Августу. А что было бы, если бы я захотел припоминать и перечислять не те бедствия, которые причиняют люди друг другу, каковыми являют­ся опустошения и разгромы вою­ю­щих, а те, которым подвергает­ся земная жизнь от действия мировых стихий; чего слегка касает­ся Апулей в одном месте своего сочинения «О мире», говоря, что все земное подвержено изменениям, превратностям и разрушениям? Он говорит (воспользуюсь его же словами), что в результате мощных землетрясений разверзалась земля и были поглощены города вместе с их жителями; что внезапными дождями были смыты целые области; что такие области, которые прежде были континентами, обращены были в острова, а другие, вследствие понижения (уровня) моря, сделались легкопроходимыми для пешеходов; что ветрами и бурями были разрушены города; что облака про­изводили пожары, от которых гибли испепелен­ные ими восточные страны, а страны западные подвергались подобным же катастрофам от воды, просачивав­шейся из земли и затоплявшей местности; что из разверзшихся на вершинах Этны кратеров под действием небесного огня устремились некогда по ее склонам потоки огнен­ных рек. Если бы я захотел перечислять эти и подобные им бедствия, о которых рассказывает история, окончил ли бы я когда-нибудь пове­с­т­вование о том, что случалось в те времена, когда религия Христа еще не обуздывала их суетных и гибель­ных для истинного спасения верований?

Я обещал также показать, за какие их нравы и по какой причине истинный Бог, во власти Которого находят­ся все царства, благоволил способство­вать увеличению их империи; и как мало оказали им помощи, или лучше, как много повредили им своею ложью и обманом те, кого они считают богами. Об этом я считаю нужным говорить теперь. Преимуще­с­т­венно же буду говорить о расширении Римской империи. Ибо о том, сколько зла причинила их нравам вредная лживость демонов, которых они почитают богами, мною немало уже было сказано во второй книге. Во всех же трех окончен­ных книгах, где это представлялось удобным, мы старались указы­вать, сколько и каким имен­но образом посредством имени Христова, которому варвары вопреки воен­ным обычаям воздавали так много уважения, – сколько и каким образом среди бедствий войны оказал помощи добрым и злым Бог, Который заставляет Свое солнце светить на добрых и злых и попускает идти дождям на праведных и неправедных (Мф. 5,45).

Глава III

Следует ли считать обширность империи, которая создает­ся исключи­тель­но только войнами, одним из благ людей или мудрых или счастливых

Итак, рассмотрим теперь, как много дерзости в том, что обширность и долго­времен­ность суще­с­т­вования Римской империи они приписывают этим сво­им богам, почитать которых совершением мерзких игр через мерзких же людей они считают даже делом благопристойным. Но прежде я хотел бы исследо­вать, насколько основатель­но и благоразумно хвастают­ся они величием и обширностью империи, коль скоро нельзя считать счастливыми людей, которые постоянно живут в мрачном страхе и с кровожадными инстинктами среди бедствий войны и потоков крови, – сограждан ли то, или врагов, но все же людей, – чтобы приобрести минутную, светящуюся непрочным блеском радость, находясь при этом в постоянном опасении, как бы внезапно ее не утратить.

Чтобы нам было легче обсудить этот предмет, не будем вда­ваться в пустую напыщен­ность и утомлять внимание читателей громкими словами, вроде: «народы», «царства», «провинции», а возьмем двух отдель­ных людей, ибо каждый отдель­ный человек, как буква в предложении, представляет собою своего рода элемент государства, как бы обширно оно ни было. Из них одного вообразим себе бедным, или еще лучше – человеком посред­с­т­вен­ного состояния, а другого – весьма богатым, но сильно удручен­ным страхами, снедаемым печалью, обуреваемым желаниями, не имеющим ни минуты спокойствия и душевного мира, живущим в атмосфере постоянных враждебных споров, умножа­ю­щим ценою этих несчастий свое имение до бесконечности, и с умножением его умножа­ю­щим самые тяжкие заботы; человека же посред­с­т­вен­ного состояния – доволь­ству­ю­щимся сво­ими малыми и скудными пожитками, милым для семьи, живущим в мире с род­с­т­вен­никами, соседями и друзьями, религиозно благоговейным, приветливым характером, здоровым телом, бережливым в жизни, чистым в нрав­с­т­вен­ном отношении и спокойным в своей совести.

Не знаю, будет ли кто-нибудь настолько сумасброден, чтобы усомниться, кому из них отдать предпочтение. Но как применимо это к двум отдель­ным людям, так и к двум семействам, к двум народам и к двум государствам; проводя такую параллель, мы весьма легко увидим, если будем наблюдатель­ны, где находит­ся суетность и где – счастье. Поэтому, когда почитает­ся истинный Бог и Ему воздает­ся поклонение действи­тель­ными священ­нодействиями и добрыми нравами, бывает полезно могуще­с­т­венное и долго­времен­ное управление людей добродетель­ных. И полезно оно не столько для них самих, сколько для тех, кем они управляют. Что касает­ся их самих, то для истинного их счастья, в котором хорошо проводит­ся и настоящая жизнь, и получает­ся потом жизнь вечная, достаточно благо­честия и честности, представля­ю­щих собою великие дары Божии.

Итак, в настоящем мире царствование людей добродетель­ных полезно не столько для них самих, сколько для благосостояния их подданных. Напротив того, царствование злых вредно более всего для самих царству­ю­щих, которые губят свои души необуздан­ностью пороков; тем же, которые находят­ся под их властью, ничто не вредит, кроме их соб­с­т­вен­ной порочности. Ибо, какое бы зло праведники ни претерпевали от несправедливых властителей, зло это представляет собою не наказание за преступление, а испытание добродетели. Поэтому человек добродетель­ный, даже если он и находил­ся в рабстве, свободен; напротив, злой, даже если он и царствовал, раб, и раб не одного человека, а что гораздо хуже – стольких господ, скольким порокам он подвержен. Св. Писание говорит, рассуждая об этих пороках: «Кто кем побежден, тот тому и раб» (2 Пет. 2,19).

Глава IV

Насколько государства, чуждые справедливости, подобны разбойническим шайкам

Итак, при отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и сами разбойничьи шайки есть не что иное, как государства в миниатюре. И они также представляют собою общества людей, управляют­ся властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установлен­ному закону. Когда подобная шайка потерянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает области, основывает оседлые жилища, овладевает городами, подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принимает название государства, которое уже вполне присваивает ей не подавлен­ная жадность, а приобретен­ная безнаказан­ность. Прекрасно и верно ответил Александру Великому один пойманный пират Когда царь спросил его, какое право имеет он грабить на море, тот дерзко отвечал: «Такое же, какое и ты: но поскольку я делаю это на небольшом судне, меня называют разбойником; ты же располагаешь огромным флотом, и потому тебя величают императором».

Глава V

О былых гладиаторах, могуще­с­т­во которых
было подобно царскому досто­ин­ству

Не спрашиваю, каких людей набрал себе Ромул – этим людям принесло великую пользу то, что, получив права граждан­ства после своей разбойничьей жизни, они перестали думать о тех наказаниях, страх перед которыми понукал их на еще большие злодейства; так что они сделались более мирными в отношении к условиям человеческой жизни. Остановлюсь на том, что саму Римскую империю, став­шую великой благодаря покорению многих народов и сделав­шуюся грозной для остальных, заставило испытать горькое чувство, сильный страх и много потрудиться, чтобы избежать жестокого поражения Это было тогда, когда несколько убежав­ших с игр в кампании гладиаторов набрали многочислен­ное войско, поставили трех вождей и начали опустошать Италию со свирепой жестокостью. Пусть скажут, какой бог помог им из состояния маленькой и презрен­ной разбойничьей шайки перейти в разряд как бы государства, которого пришлось страшиться римлянам со столькими их армиями и крепостями? Уж не скажут ли, что они не пользовались помощью свыше, потому что суще­с­т­вовали недолго? Но разве жизнь каждого отдель­ного человека продолжи­тель­на? В таком случае боги никому не помогают в достижении могущества, потому что каждый человек живет весьма недолго, и не следует считать благодеянием того, что в каждом отдель­ном человеке, а отсюда – и во всех людях, за короткое время исчезает подобно пару

Какая, в самом деле, польза людям, почитав­шим богов при Ромуле и давно умершим, в том, что после их смерти Римское государство достигло великого могущества, когда сами они давно рассчитывают­ся в преисподней за свои личные дела (хорошие ли, или плохие, это к настоящему предмету не относит­ся)? А так следует думать и относи­тель­но всех тех, которые в течение своего короткого суще­с­т­вования скользнули быстро исчеза­ю­щею тенью по Римскому государству (хотя само оно не переставало суще­с­т­во­вать в преем­с­т­вен­ной смене умира­ю­щих живыми), унося с собою бремя сво­их деяний. Если же благодеяния и этих кратко­времен­ных суще­с­т­вований должны быть приписаны помощи богов, то немалую помощь оказали они и тем гладиаторам, которые свергли с себя оковы рабства, бежали, собрали многочислен­ное и весьма сильное войско и, повинуясь советам и приказаниям сво­их вождей, сделались весьма страшными для римского величия, а для стольких римских полководцев – непобедимыми, многое захватив в свои руки; одержав же множе­с­т­во побед, предавались удоволь­ствиям, каких желали; делали, что внушала похоть, и жили, подобно царям, пока, наконец, с величайшим трудом не были побеждены. Но перейдем к примерам более значи­тель­ным

Глава VI

О жадности царя Нина, который первый начал вое­вать с соседями, чтобы распространить свое господство

Юстин, который, следуя Трогу Помпею, не только, подобно ему, написал на латинском языке греческую или, лучше сказать, всемирную историю, но сделал из нее и определен­ные сокращения, начинает свое творение так: «От начала мира власть над областями и народами имели цари, которым право на это верховное досто­ин­ство давала не тщеславность народов, а испытанная в глазах добродетель­ных людей умерен­ность. Народы не имели никаких законов: законом для них служила воля государей. В обычае было скорее защищать границы государства, нежели расширять их; границы эти находились внутри родной для каждого отчизны. Нин, царь ассирийский, первым из всех нарушил, вследствие жадности к власти, этот старинный и как бы прародитель­ский для народов обычай. Он первый начал вое­вать с соседями и до самых пределов Ливии покорил неискусные еще в защите народы». И несколько дальше: «Обширность приобретен­ного господствования Нин упрочил непрерывностью обладания. Итак, покорив соседние народы, он с увеличен­ными силами и муже­с­т­вом переходил к другим, и так как каждая новая победа была средством для последу­ю­щей, покорил народы всего Востока».

Какова бы ни была степень правдивости, с которой писали Юстин или Трог (некоторые, более заслужива­ю­щие доверия источники, показывают, что они кое-что приврали), известно, однако, на основании книг других писателей, что царство Ассирии было весьма расширено царем Нином. Оно суще­с­т­вовало так долго, что Римское государство пока не может еще сравняться с ним сво­ими годами. Ибо, как показывают писатели исторической хронологии, царство это суще­с­т­вовало 1240 лет, считая с первого года царствования Нина и до тех пор, пока оно не перешло к мидийцам. Но нападать на соседей и, покорив их, двигаться дальше, сокрушать и покорять безобидные народы един­ствен­но из побуждений власто­любия – как наз­вать это, как не величайшим разбоем?

Глава VII

Помогают ли боги земным царствам в их расширении и оставляют ли их своей помощью при ослаблении

Если это государство сделалось столь великим и властвовало столь продолжи­тель­но безо всякой помощи богов, то почему же римским богам приписывает­ся заслуга в деле расширения и долго­времен­ности суще­с­т­вования Римской империи? Ибо какой бы ни была причина (могущества) там, та же самая она и здесь. А если скажут, что (могуще­с­т­во) и того государства должно быть приписано помощи богов, то спрашиваю: чьих? Ибо и те другие народы, которых покорил и подчинил Нин, почитали отнюдь не других богов. А если ассирийцы имели богов особых, которые были некоторым образом искуснее в созидании и сохранении государства, то разве эти боги умерли, когда ассирийцы потеряли свою власть, или, не получив ожидаемой награды или получив обещание награды большей, предпочли перейти к мидийцам, а от них – к персам, куда переманил их Кир более выгодным предложением? Последний народ, пережив обширную, но кратко­времен­ную монархию Александра Македонского, продолжает царство­вать и до сих пор, занимая немалые простран­ства на Востоке.

Если это так, то боги или вероломны, если оставляют сво­их и переходят к врагам (чего не сделал даже человек Камилл, когда, будучи победителем и завоевателем неприятель­ского города, встретил со стороны Рима, для которого одержал победу, неблагодарность, и тем не менее, забыв эту несправедливость и заботясь об отече­с­т­ве, освободил его впоследствии от галлов), или не настолько сильны, как подобает быть сильными богам, и потому могут быть побеждены политикой или силой людей. Но, может быть, боги ведут войны между собою и побеждают­ся не людьми, а другими богами, которых то или другое государство считает сво­ими: следователь­но, они враждуют между собою. В таком случае государство не должно почитать сво­их богов более, чем чужих, если те являют­ся союзниками их богов.

Наконец, чем бы мы это не сочли: изменой ли богов, или их бегством, или переселением, или поражением в сражении, во всяком случае в те времена и в тех странах имя Христа еще не было проповедано, когда упомянутые царства в результате страшных воен­ных разгромов были разрушены или перешли во власть других. Между тем, если бы в то время, когда у ассирийцев через тысячу двести с лишним лет отнято было царство, христианская религия уже проповедовала там об ином, вечном царстве, и воспрещала святотат­с­т­вен­ное почитание ложных богов, – разве не сказали бы суетные люди того народа, что их столь долго суще­с­т­вовав­шее государство погибло имен­но потому, что их религии были оставлены и принята религия христианская? Пусть в этом предположи­тель­ном голосе суеты римляне слышат выражение соб­с­т­вен­ного мнения и пусть стыдят­ся подобных жалоб, если есть еще в них сколько-нибудь стыда. Впрочем, Римское государство скорее расстроено, чем разрушено; подобное случалось с ним и в прежние времена, до христиан­ства, и оно от такого расстройства оправлялось. Не следует отчаи­ваться в этом и теперь. Ибо кто знает относи­тель­но этого волю Божию?

Глава VIII

При помощи каких богов, по мнению римлян, государство их увеличилось и сохранялось, если они верят, что каждому в отдель­ности из их богов вверено охранение только отдель­ных предметов

Посмотрим, далее, если угодно, какой или какие из этой толпы богов, которых римляне почитали, более всего, по их мнению, расширяли и сохраняли их империю? Ведь не посмеют же приписы­вать они какого-либо участия в этом столь прекрасном и величе­с­т­веннейшем деле богине Клоацине, или Волюпии, названной так от чув­с­т­вен­ного удоволь­ствия (voluplas), или Либентине, имя которой про­исходит от слова похоть (libido), или Ватикану, который заведует воплями (vagitus) младенцев, или Кунине, охраня­ю­щей их колыбели (cuna). Но возможно ли в одном месте этой книги припомнить все имена богов или богинь, которые они едва смогли вместить в целые огромные тома, приурочивая к каждой отдель­ной вещи специальное боже­с­т­во? Даже охранение сел они не сочли возможным вверить какому-либо одному богу, но над деревьями (rura) поставили богиню Рузину, над вершинами (juga) гор – бога Югатина; над холмами (collis) – богиню Коллатину, над долинами (vallym) – Валлонию. Не выдумали они даже такой Сегетии, которой одной смогли бы вверить свои жатвы (segeles) но посеянные семена, пока они находят­ся в земле, подлежат, по их мнению, ведению богини Сейи, а когда выходят из-под земли и образуют жниво (Seges) – богине Сегетии; наконец, когда хлеб обмолочен и убран, безопасная сохран­ность (tutum) его поручалась богине Тугилине.

Кто бы мог подумать, что, пока семена выходят из земли травкой и дают спелые колосья, недостаточно одной Сегетии? И, однако же, для людей, которые любят множе­с­т­во богов, чтобы бедная душа, презрев чистое общение с единым истинным Богом, была отдана на поругание толпе демонов, одной Сегетии было недостаточно. К зеленым всходам семян они приставили Прозерпину; к коленцам и узлам (nodus) стеблей – бога Нодута; к покровам (involumenta) колосьев – богиню Волютину; когда же покровы раскрывают­ся (patesco), чтобы дать выход колосьям, их поручали богине Пателяне; когда нивы покрывают­ся новыми колосьями – богине Гостилине, так как, покрываясь новыми, этим они возмещают (hostire) старые; зацветшие (florens) жатвы вверяли богине Флоре; налива­ю­щиеся (tactesco) – богу Ляктурну; поспева­ю­щие (maturesco) – богине Матуге; сжинаемые (runco) – богине Рунцине.

Не упоминаю всего, поскольку то, чего не стыдят­ся они, на меня нагоняет скуку. Это же весьма немногое сказано мною с целью показать, что они нико­им образом не могут говорить, будто Римскую империю основали, расширили и сохраняли те божества, из которых каждый имел определен­ную обязан­ность, так что никому из них не поручалось общее дело. Действи­тель­но, как было Сегетии думать о государстве, когда ей не позволено было смотреть вместе с жатвами и за деревьями? Как было думать Кунине о сражениях, когда ей нельзя было отходить от поручен­ных ей колыбелей младенцев? Каким бы образом Нодут стал помогать в войне, когда он имел отношение только к коленцам ствола, и никакого – к покровам колосьев? Каждый к своему дому приставляет только одного привратника, и так как он человек, его вполне достаточно; но они поставили трех богов: Форкула к дверям (fores), Кардею к петлям (cardo), Лиментина к порогу (limentum). Таким образом, Форкул не мог в одно и то же время охранять ни петель, ни порога.

Глава IX

Можно ли приписы­вать обширность и долго­времен­ное суще­с­т­вование римской империи Юпитеру, который почитает­ся его поклонниками богом высочайшим

Итак, оставив совсем или отложив на время эту толпу мелких богов, мы должны рассмотреть деятель­ность богов главнейших, благодаря которой Рим сделал­ся столь могуще­с­т­венным, что долгое время повелевал многими народами. Без всякого сомнения, это – дело Юпитера. Его считают они царем всех богов и богинь; имен­но это означает его скипетр и Капитолий на высоком холме. Об этом боге, говорят, сказано вполне удачно, хотя и поэтом:

Все полно Юпитером.1)

Варрон думает, что его почитают и те, которые поклоняют­ся единому Богу, не представляя его в телесном образе, но только называют иным именем.

Если это так, то почему же в Риме (а также и у других народов) чтили его так плохо, что устро­или ему идола? Это и самому Варрону так не нравилось, что, хотя он и заражен был нечестивым обычаем Рима, однако, нисколько не колеблясь, говорил и писал, что те, которые повелели народам ставить идолов, уменьшили страх (к богам) и увеличили заблуждения.

Глава Х

Какими представлениями руководствовались те, которые к различным частям мира приставили различных богов

Но зачем к нему присоединяет­ся в каче­с­т­ве жены Юнона, которая называет­ся и сестрою его, и супругой2)? Затем, отвечают, что Юпитера мы ощущаем в эфире, а Юнону – в воздухе; эти две стихии соединены вместе, хотя из них одна выше, а другая ниже. В таком случае не о нем сказано:

Все полно Юпитером,

если некоторую часть (мира) наполняет и Юнона. Или они оба наполняют эти стихии, и супруги эти находят­ся в обеих стихиях, в каждой из них вместе? Зачем же, в таком случае, эфир отводит­ся Юпитеру, а воздух Юноне? Наконец, достаточно было бы этих двух: зачем же тогда море отдает­ся Нептуну, а земля Плутону? В свою очередь, не остают­ся без супруги и эти последние Нептуну придает­ся Саляция, а Плутону – Прозерпина. Это, говорят, потому, что как низшей частью неба, т. е. воздухом, заведует Юнона, так низшей частью моря – Саляция, низшей же частью земли – Прозерпина. Они старают­ся исправить мифы, но не находят способа. Ведь если бы это было так, то предки их указали бы на три стихии, а не на четыре, чтобы каждой стихии придать по особой паре богов. В настоящее время окончатель­но решено, что одно дело – эфир, и совсем другое –воздух Но вода, верхняя ли, или нижняя, все равно вода: пусть она и разная, но настолько ли, чтобы не быть водой? И нижняя земля, чем может быть иным, как не землей же, как бы ни отличалась она (от верхней)?

Но пусть из этих трех или четырех стихий состо­ит весь телесный мир: где же тогда поместить нам Минерву? чем будет заведо­вать она? что собою наполнять? Ведь вместе с ними помещает­ся в Капитолии и она, хотя не дочь ни того, ни другой. Или, быть может, скажут, что Минерва заведует верхней частью эфира и что имен­но поэтому поэты придумали, будто она рождена из головы Юпитера: в таком случае почему же не почитать ее царицей богов, так как она выше и Юпитера? Уж не потому ли, что дочь неприлично предпочитать отцу? Тогда почему не соблюдена эта справедливость по отношению к отцу Юпитера – Сатурну? Потому ли, что последний был побежден? Выходит, они сражались? Нет, говорят, это все мифы. Значит, мифам не следует верить и о богах нужно мыслить лучше. Тогда почему не отведено отцу Юпитера если не высшее, то, по крайней мере, равное место? Потому, говорят, что Сатурн означает собою протяжен­ность времени. Итак, те, которые почитают Сатурна, почитают время; выходит, что царь богов, Юпитер, рожден во времени. Да и почему неприлично сказать, что Юпитер и Юнона рождены во времени, если он – небо, а она – земля, когда небо и земля, несомнен­но, созданы?

Так говорят в сво­их книгах их ученые и мудрецы; и Вергилий основывает­ся не на поэтических вымыслах, а на философских книгах, когда говорит:

В то время Эфир всемогущий животворящим дождем
На лоно супруги веселой пролил­ся3),

т. е. на лоно теллуры, или земли. Но и в этом случае, на их взгляд, есть некоторое различие: и в самой земле, по их мнению, одно дело – Земля, иное – Теллура, иное же – Теллумон. И всех их они считают богами, имеющими каждый свое имя, наделяют особыми обязанностями, почитают отдель­ными алтарями и культами. Ту же самую Землю называют и матерью богов; так что поэты в сво­их вымыслах являют­ся даже более умерен­ными, чем они, коль скоро по их не поэтическим, а священ­ным книгам Юнона оказывает­ся не только сестрой и супругой, но и матерью Юпитера. Ту же самую землю считают они еще Церерой, а также и Вестой; хотя чаще утверждают, что Веста – это огонь, содержащийся в очагах, без которых не может суще­с­т­во­вать государство; а девы потому, соб­с­т­вен­но, и прислуживают обыкновен­но огню, что как от девы, так и от огня не рождает­ся ничего. Уничтожить и искоренить все это пустое суеверие должен был Тот, Кто родил­ся имен­но от Девы. Кто, в самом деле, примирит­ся с тем, что, приписывая столько чести и как бы чистоты огню, они не краснея называют иногда Весту и Венерой, так что почтен­ная дев­с­т­вен­ность ее служи­тель­ниц оказывает­ся никчемной вещью?

Действи­тель­но, если Веста – Венера, то на каком основании должны были служить ей девы, сохраня­ю­щие свое цело­мудрие? Или есть две Венеры, одна – дева, другая – женщина? Или даже три: одна – для дев­с­т­вен­ниц (она же и Веста), другая – для замужних женщин, третья – для развратниц? Этой последней финикийцы приносили в дар даже дев­с­т­вен­ность сво­их дочерей, прежде чем они выходили замуж Которая же из них жена Вулкана? Конечно, не дев­с­т­вен­ница, поскольку имела мужа. А чтобы не причинить обиды сыну Юноны и соратнику Минервы, пусть будет она и не развратница. Итак, значит – замужняя; но нам не хотелось бы, чтобы ей подражали в том, что проделывала она с Марсом. Опять, скажут, ты возвращаешься к мифам. Но разве справедливо сердиться на нас за то, что мы говорим об их богах подобные вещи, а на себя самих за то, что в театрах они смотрят на эти преступления сво­их богов с величайшим удоволь­ствием, не сердиться? А между тем, все эти сценические представления преступлений богов их устроены в честь тех же самых богов: что было бы невероятным, если бы не подтверждалось неопровержимейшим образом.

Глава XI

О многих богах, которых языческие ученые защищают, говоря, что все эти боги один и тот же Юпитер

Поэтому пусть они сколько угодно доказывают на основании есте­с­т­венных законов и сво­их соб­с­т­вен­ных соображений, что Юпитер представляет собою лишь душу настоящего телесного мира, которая наполняет собой и движет эту мировую массу, составлен­ную и сплочен­ную из четырех или скольких им угодно стихий; что он то уступает из нее некоторые части сестре и братьям, то представляет собой эфир, сверху объемлющий воздух, разлитый под ним, т. е. Юнону, то вместе с воздухом сам представляет собой целое небо, а землю оплодотворяет как супругу и мать (это в боже­с­т­венных отношениях не считает­ся гнусным) животворящими дождями и семенами, то, наконец (нам нет нужды распространяться обо всем этом), являет­ся богом единым, о котором, по мнению многих, сказано знаменитым поэтом:

Шествует бог по простран­ствам земли и глубинам морским,
По необъятному небу.

Пусть в эфире он – Юпитер; в воздухе – Юнона; в море – Нептун; в глубинах морских – Саляция; в земле – Плутон; в глубинах земли – Прозерпина; в домашних очагах – Веста; в печи кузнецов – Вулкан; в светилах небесных – солнце, луна и звезды; в прорицателях – Аполлон; в торговле – Меркурий; в Янусе – начинатель; в Термине – довершитель; Сатурн – во времени; Марс и Беллона – в войне; Либер – в виноградниках; Церера – в хлебных посевах; Диана – в лесах; Минерва – в науках и искусствах.

Пусть он же будет и в этой толпе своего рода богов-плебеев: под именем Либера пусть заведует мужским семенем, а под именем Либеры – семенем женским; пусть будет Диеспитером, который плод выводит на свет (dies); пусть о,н же будет Меною, заведу­ю­щею месячными очищениями женщин; пусть он же – Люциана, которую призывают муча­ю­щиеся родами; пусть он же подает помощь (ops) рожда­ю­щимся, принимая их на лоно земли, и называет­ся Опою; пусть он же открывает для крика (vagitus) уста их и называет­ся богом Ватиканом; пусть сам же поднимает (levo) их с земли и называет­ся богиней Леваной; пусть сам же охраняет колыбели (cuna) и называет­ся богиней Куной; пусть он же, а не кто другой, под видом тех богинь, которые предсказывают судьбы рожда­ю­щихся, называет­ся Карментами; пусть заведует жребиями и называет­ся Фортуной; пусть под видом богини Румины влагает младенцу сосцы, так как сосцы у предков назывались ruma, под видом богини Потины дает им питье (potio), в лице богини Эдуки питает их; пусть называет­ся Павентией от перепуга (pavor) младенцев; Венилией от приходящей (venio) надежды; от удоволь­ствия Волюпией; от действия Агенорой; от возбуждений (stimula), которые располагают человека к чрезвычайным действиям, богиней Стимулой; богиней Стренией оттого, что делает человека проворным (strenuus);Нумерией,учащей считать; Каменей, учащей петь; пусть он же будет и богом Консусом, и подает советы; и богиней Ювентой, которая после отрочества охраняет первые начатки юношеского возраста; пусть он же будет и Фортуной Барбатой, которая покрывает бородой взрослых (им не захотели оказать той чести, чтобы, какое бы боже­с­т­во там ни было, наз­вать его, по крайней мере, мужским именем, хоть бы от бороды, например, Барбатом, как Нодут – от коленец: или же не Фортуной, а Фортунатом, потому что носит бороду); пусть он же в боге Югатине соединяет супругов; пусть призывает­ся, когда развязывают пояс новобрачной, и называет­ся богиней Виргиниен-сией; пусть он же будет Мутуном или Тугуном, который – то же, что у греков Приап.

Пусть, если им не стыдно, всех этих богов, о которых я сказал, а также и тех, о которых не сказал (не думаю, чтобы нужно было говорить @бо всех), – пусть всех их, и богов, и богинь, представляет собой один Юпитер: пусть все они суть или его части, как думают некоторые, или же его силы, как думают те, которым угодно назы­вать его душой мира, – мнение, разделя­емое многими великими учеными. Если это так (не вхожу пока в исследование, каково это мнение), то что потеряли бы они, если бы почитали с благоразумным устранением излишеств единого Бога? В самом деле, что было бы обойдено в нем, если бы имен­но его и почитали? Если приходилось бояться, чтобы не разгневались обойден­ные и забытые его части, то вся эта жизнь не имела вида жизни одного, как они думают, живого существа, в котором бы все боги находились или как его силы, или как члены, или как части. Каждая часть имела бы свою, отдель­ную от прочих частей жизнь, коль скоро одна могла гне­ваться независимо от другой, одна могла умилостивляться, другая – раздражаться. Сказать же, что все части вместе, т. е. весь Юпитер целиком мог оскорбиться, если не почитались его части поодиночке и в отдель­ности каждая, значило бы сказать глупость. Ни одна из этих частей не была обойдена, если бы чтили его одного, заключа­ю­щего в себе все.

Ведь и теперь, когда они говорят, например (опускаю многое другое), что светила – суть части Юпитера, что все они живут, имеют разумные души и потому, несомнен­но, суть боги; разве они не видят, как многих из них не почитают, как многим не строят храмов, не воздвигают алтарей, хотя незначи­тель­ному их числу воздвигать алтари и приносить особые жертвы и сочли необходимым?

Итак, если светила, которых не почитают особо, за это гневают­ся, то почему же они, умилостивляя немногих, не боят­ся жить под целым разгневанным небом? Если же звезды чтут­ся все, потому что они – в Юпитере, которому воздает­ся поклонение, то таким же сокращен­ным порядком можно было бы поклоняться и всем в нем одном. В таком случае не разгневалась бы ни одна из них, так как не была бы обойдена в нем ни одна, – не разгневалась бы гораздо вернее, чем теперь, когда, при почитании только некоторых из них, дает­ся справедливый повод гне­ваться тем, и притом многочислен­нейшим, которые обойдены почитанием; и это тем более, что им, блиста­ю­щим с высоты небес, предпочитает­ся стоящий в гнусной наготе Приам.

Глава XII

О мнении тех, которые Бога представляли душою мира, а мир – телом Бога

Что же? Не­ужели это не должно смущать людей, наделен­ных проницатель­ным умом; более того, каких бы то ни было людей вообще? Ибо не требует­ся большого ума, чтобы, став на беспристрастную точку зрения, понять, что если Бог есть душа мира, а мир представляет собой тело этой души, так что получает­ся одно живое суще­с­т­во, состоящее из тела и души; и что если этот Бог, как бы в некоем своем есте­с­т­венном лоне, содержит в себе все, так что из Его души, оживля­ю­щей всю эту громаду, про­истекают и жизнь, и душа всего живущего по роду каждого рожда­ю­щегося, то не остает­ся реши­тель­но ничего, что не было бы частью Бога. А если это так, то кому не видно, какие нечестивые и кощун­ствен­ные следствия вытекают отсюда? Всякий, например, попирая что-либо ногами, попирает часть Бога, при каждом убийстве животного убивает часть Бога. Не хочу говорить всего, что может приходить на ум, но не может быть высказано в силу есте­с­т­венной стыдливости.

Глава XIII

О тех, которые утверждают, то только разумные животные суть части единого Бога

Если же говорят, что только разумные животные, например люди, суть части Бога, то я не понимаю, каким образом отделяют они от Его частей животных неразумных, коль скоро Бог – весь мир? Впрочем, зачем препираться нам из-за этого? В рассуждении самого разумного животного, т. е. человека, что может быть несчастнее мысли, что, когда наказывает­ся ребенок, наказывает­ся Бог? Кто, кроме совершен­но безумного, может также допустить, что части Бога бывают похотливыми, несправедливыми, нечестивыми и заслужива­ю­щими всякого осуждения? Наконец, из-за чего гневает­ся Бог на тех, которые не чтут Его, когда не чтут Его Его же части? Остает­ся им, таким образом, сказать, что все боги имеют свою соб­с­т­вен­ную жизнь, что каждый из них живет сам по себе и что ни один из них не составляет части другого; но что почитать следует тех из них, которых можно знать и почитать; потому что их так много, что знать и почитать всех нет никакой возможности. А так как над всеми богами началь­ствует в каче­с­т­ве царя Юпитер, то думаю, что, по их мнению, имен­но он основал и увеличил Римское царство. Ибо если это сделано не им, то кто другой из богов мог, на их взгляд, выполнить столь великое дело, когда каждый из этих богов занят сво­ими обязанностями и делами и не вмешивает­ся в обязанности и дела других? Итак, царство людей мог распространить и увеличить только царь богов.

Глава XIV

Приписы­вать распространение государств Юпитеру – несообразность: если есть, как они думают, богиня Победа, то ее одной должно быть достаточно для этого дела

Но, спрашивает­ся, почему и само государство не есть какой-нибудь бог? Почему бы это было не так, если есть богиня Победа? Или зачем нужен в этом случае Юпитер, если Победа бывает благосклонна, милостива и всегда являет­ся на помощь к тем, которых она хочет сделать победителями? При благосклонности и благоволении этой богини, пускай Юпитер даже бездействует или делает что-либо другое, – какие народы не будут побеждены, какие устоят царства? Или, может быть, добрым людям не нравит­ся вое­вать по причинам несправедливым и пустым и ради расширения государства безоснователь­но вызы­вать на войну соседей, живущих спокойно и совершен­но безобидно? Если они мыслят имен­но так, я их вполне одобряю и хвалю.

Глава XV

Прилично ли добрым людям желать расширения царствования

Пусть, в самом деле, подумают, действи­тель­но ли следует людям добрым радо­ваться расширению государства. Несомнен­но, что возрастанию государства способствовала несправедливость тех, с которыми велись справедливые войны. Государство неизбежно оставалось бы малым, если бы спокойствие и справедливость соседей не вызывали никакой обидой войны против них; и при более счастливых условиях человеческой жизни все государства оставались бы малыми, наслаждаясь дружелюбием соседей, так что в мире было бы так же достаточно много государств разных народов, как в городе достаточно много домов разных граждан. Поэтому вести войны и путем покорения народов расширять государство представляет­ся делом хорошим для людей дурных, но для добрых – это только дело необходимости. Может это быть названо и делом хорошим, но только потому, что было бы хуже, если бы люди более несправедливые господствовали над более справедливыми. Но не подлежит сомнению, что иметь доброго и мирного соседа – большее счастье, нежели подчинять соседа плохого и во­ин­ствен­ного. Желание ненавидеть или бояться кого-нибудь, чтобы было кого побеждать, – желание дурное.

Но как бы там ни было, если римляне смогли создать столь великое государство, ведя справедливые войны по причинам законным и серьезным, то не следовало ли им почитать и чужую несправедливость в каче­с­т­ве какой-нибудь богини? Ведь мы видим, что эта несправедливость немало содействовала расширению их империи, вызывая на противозаконные действия людей, чтобы было с кем вести войны и благодаря этому увеличи­вать государство. Почему же и несправедливость, по крайней мере – несправедливость иноземных народов, не может быть богиней, если Испуг, Страх и Лихорадка удосто­ились быть римскими богами? Таким образом, Римское государство увеличилось благодаря этим двум, т. е. чужой несправедливости и богине Победе, при полном бездействии Юпитера: несправедливость давала причины к войне, а Победа приводила эти войны к счастливому концу. Да и какое участие мог иметь в этом случае Юпитер, когда то, что можно было бы наз­вать его благодеянием, само считалось, называлось и почиталось богом и призывалось само по себе? Он принимал бы в этом участие в том только случае, если бы назвал­ся Государством, подобно тому, как та называлась Победой. Или если государство представляет собою дар Юпитера, то почему не считалась его же даром и победа? Так, конечно, и было бы, если бы в Капитолии находил­ся и был предметом почитания не камень, а истинный Царь царству­ю­щих и Господь господству­ю­щих (Откр. 19,16).

Глава XVI

Почему римляне, назначив для каждой вещи и каждого явления отдель­ных богов, храм Покоя решили поставить за городскими воротами

Я только крайне удивляюсь, почему, назначив отдель­ных богов для каждой вещи и для каждого почти явления, призывая богиню Агенору, чтобы она вызывала деятель­ность, Стимулу, чтобы возбуждала к деятель­ности даже чрезмерной, Мурцию, чтобы она сверх меры не возбуждала, но делала человека, по выражению Помпония, murcidum, т. е. совершен­но ленивым и бездеятель­ным, Стреную, чтобы делала проворным, – почему, отправляя всем этим богам и богиням публичные культы, они Квиете, которой молились, чтобы она делала человека спокойным (quetum), не захотели совершать культ публично, постро­ив ей храм за коллинскими воротами? Не было ли это признаком беспокойного духа? Или, лучше, не то ли оно имен­но и означало, что усердно чтив­ший эту толпу не богов, а демонов, не мог иметь того покоя, к которому призывает истинный Врач, говоря: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11,29)?

Глава XVII

Если верховная власть принадлежит Юпитеру, следует ли чтить богиню Победу

Может быть, нам скажут, что богиню Победу посылает Юпитер, и она, повинуясь ему, как царю, идет к тем, к кому он велит, и принимает их сторону? Это верно, но не относи­тель­но Юпитера, которого они рисуют в своем воображении царем богов, а относи­тель­но того истинного Царя веков, Который посылает не Победу, не имеющую никакой субстанции, а ангела Своего, и делает победителем того, кого хочет; советы Которого могут быть сокровен­ными, но несправедливыми быть не могут. Ведь если победа – богиня, то почему не бог триумф, и почему он не соединен с победой или как муж, или как брат, или как сын? По­истине, о сво­их богах они измыслили такие вещи, которые, если бы они были выдуманы поэтами, а нами подвергнуты рассмотрению, они сами назвали бы выдумками, достойными смеха, но не применимыми к истинным божествам; но так как подобные бредни они вычитали не у поэтов, а почитали в храмах, то и не смеялись над собой. Итак, они должны были обращаться с просьбами обо всем к Юпитеру и молиться ему одному. Ибо, куда бы ни посылал он Победу, она не должна была сопротивляться ему и исполнять свою волю, если она – богиня, подвластная ему, как царю.

Глава XVIII

На каком основании почита­ю­щие Счастье и Фортуну богинями различают их

А на каком основании являет­ся богиней Счастье? Ей построен храм, посвящен жертвен­ник и отправляет­ся подоба­ю­щий культ. Пусть бы, по крайней мере, чтилось что-то одно. Ибо какого блага может не быть там, где есть счастье? Зачем же тогда почитают и признают богиней еще и Фортуну? Разве Счастье – одно, а Фортуна – другое? Потому (говорят), что фортуна может быть и злой: счастье же не было бы и счастьем, если бы оно было злым. Но на самом деле мы всех богов того и другого пола (если они имеют пол) должны считать добрыми. Так говорил Платон4), так говорят другие философы и наилучшие правители государств и народов. Каким же образом богиня Фортуна являет­ся иногда доброй, а иногда злой? Или, может быть, когда она бывает злой, перестает быть богиней и превращает­ся вдруг в злого демона? И потом, сколько есть таких богинь? Вероятно, столько же, сколько людей, одарен­ных фортуною, т. е. пользу­ю­щихся доброй Фортуной. Но так как вместе, т. е. в одно и то же время, с ними есть очень много и таких, которые имеют злую фортуну, то неужели Фортуна, если это она же, бывает одно­времен­но и доброй, и злой, – для одних одной, для других – другой? Или та, которая считает­ся богиней, всегда добра? В таком случае она – то же, что и Счастье; к чему же тогда два названия?

Впрочем, с этим еще можно примириться: сплошь и рядом одна и та же вещь называет­ся двумя именами. Но зачем – различные храмы, различные алтари, различные культы? Есть, говорят, и для этого причина: Счастьем пользуют­ся люди добродетель­ные за предвари­тель­ные заслуги, а Фортуна, именуемая доброй, выпадает на долю людей добродетель­ных и порочных безо всяких на то заслуг, случайно (fortuitu), почему и называет­ся Фортуною. Но каким образом она добра, если приходит без всякого разбора и к добродетель­ным, и к порочным? Да и за что чтут ее, если она так слепа, что обрушивает­ся на кого попало, минуя весьма часто сво­их почитателей и привязываясь к тем, кто ее презирает? А если ее поклонники отчасти и добивают­ся того, что она обращает на них внимание и любит их, то она получает­ся уже за заслуги, приходит не случайно. Как же в таком случае оправдывает­ся вышеприведен­ное определение фортуны? Каким образом получила она свое имя от случая? Ведь если она действи­тель­но фортуна, то нет никакой пользы от ее почитания. Если же она предпочитает выбирать сво­их поклонников, чтобы оказы­вать им содействие, то она уже не фортуна. Или и Фортуну посылает Юпитер к кому ему угодно? В таком случае пусть чтут его одного: так как и Фортуна не может его ослушаться, когда он приказывает ей и посылает ее туда, куда хочет. Или, по крайней мере, пусть почитают ее одни порочные люди, которые не хотят иметь заслуг, которыми бы могли привлечь к себе богиню Счастье.

Глава XIX

О фортуне женской

Этому мнимому божеству, которое называет­ся Фортуной, они приписывают так много, что занесли в свою историю, будто статуя Фортуны, посвящен­ная ей матронами (и названная женской Фортуной5)), даже разговаривала6): она будто бы сказала, и не раз, а дважды, что матроны почтили ее как должно. Если бы это и было так, удивляться не следует. Обольщать подобным образом злым демонам не составляет большого труда: свои уловки и лукавство они должны были бы применить в настоящем случае прежде всего потому, что говорила имен­но та богиня, которая благодетель­ствует случайно, а не приходит по заслугам. В самом деле, говорящей оказалась Фортуна, а Счастье – немым: к чему это, как не к тому, чтобы люди не старались жить добродетель­но, положив­шись на Фортуну, которая сделала бы их счастливыми помимо всяких с их стороны заслуг? И если Фортуна действи­тель­но говорила, то пусть бы говорила, по крайней мере, не женская, а мужская Фортуна, чтобы не возникло подозрение, что такое чудо выдумали из женской болтливости сами (матроны), посвятив­шие ей статую.

Глава XX

О том, что добродетель и веру язычники почтили храмами и культами, обходя прочие блага, – которые следовало бы чтить подобным же образом, если им боже­с­т­во приписывалось правильно

Сделали богиней и Добродетель, которая, если бы была действи­тель­но богиней, должна была предпочитаться многим. А так как она – не богиня, а дар Божий, то и сама должна испраши­ваться у Того, Кто один может даро­вать ее; вся же толпа ложных богов должна исчезнуть. Но к чему сделана богиней и Вера, и получила даже храм и алтарь? Ее храмом бывает всякий, кто только благоразумно ей внимает. Но откуда им знать, что такое вера, первое и главнейшее дело которой – веро­вать в истинного Бога? Итак, почему не удоволь­ствовались добродетелью? Не в ней ли и вера? По их мнению, добродетель должна быть разделена на четыре вида: благоразумие, справедливость, муже­с­т­во и умерен­ность. Каждый из этих видов имеет, в свою очередь, свои подвиды; так, в справедливости заключает­ся, как подвид, и вера. У нас же вера занимает главнейшее место и каждый из нас знает, что значат слова: «Праведный своею верою жив будет» (Авв. 2,4).

Но если вера – богиня, я удивляюсь этим любителям толпы богов, почему сво­им прене­брежением они нанесли обиду другим столь многим богиням, которым так же, как и вере, они могли посвятить храмы и алтари? Почему не удосто­илась быть богиней умерен­ность, коль скоро благодаря ей некоторые римские государи снискали немалую славу? Почему, далее, не богиня – муже­с­т­во, которое проявилось в Муцие, когда он держал свою правую руку в огне; в Курцие, когда он за свое отече­с­т­во ринул­ся в пропасть; в Децие – отце и Децие – сыне, когда они обрекли себя на смерть за войско (если только во всех них было истинное муже­с­т­во, о чем я пока не говорю)? Почему благоразумие и мудрость не удостоены между богами никакого места? Не потому ли, что все они чтут­ся под общим именем добродетели? Но таким же образом можно было бы почитать и одного Бога, частями Которого признают­ся все прочие боги. Но в добродетели заключает­ся и вера, и стыдливость, которые, однако, удостоены внешних алтарей в особых храмах.

Глава XXI

О том, что неразумеющие даров Божиих должны бы были, по крайней мере, доволь­ство­ваться Добродетелью и Счастием

Всех этих богинь создала не истина, а суетность. Все они суть дары истинного Бога, а не самостоятель­но существу­ю­щие богини. Притом чего еще недостает там, где находят­ся добродетель и счастье? Чем может быть доволен тот, кого не удовлетворяют добродетель и счастье? Добродетель обнимает собою все, что нужно делать; благополучие – все, чего следует желать. Если Юпитера они почитали для того, чтобы он ниспосылал добродетель и счастье; и к счастью же относит­ся обширность и долго­времен­ное суще­с­т­вование государства, если это суть нас нечто доброе, то почему не поняли они, что добродетель и счастье суть дары Божии, а не отдель­ные богини? А если уж они признали их богинями, то пусть бы не выдумывали, по крайней мере, остальной толпы богов и богинь. В самом деле, обозрев все те обязанности, которые им угодно было измыслить для сво­их богов и богинь сообразно с соб­с­т­вен­ной фантазией, пусть укажут они что-нибудь такое, что от какого-нибудь бога можно было бы еще получить человеку, имеющему добродетель и пользу­ю­щемуся счастьем? Каких наставлений просить у Меркурия или у Минервы, когда добродетель заключает в себе все? Ибо, по определению древних, добродетель есть искусство жить хорошо и справедливо. Поэтому от греческого слова ἀρετή, что значит добродетель, латиняне, как полагают, заимствовали термины ars и artis, искусство.

Но если добродетель может приходить только к человеку остро­умному, в таком случае какая была нужда в боге Катие – отце, который делает людей catos, т. е. острыми разумом, когда это могло бы да­вать Счастье? Ведь родиться остро­умным – счастье. Правда, человек, еще не рожден­ный, не мог почитать богиню Счастье, чтобы, умилостивлен­ная им, она даровала ему остро­умие; но она могла содейство­вать его родителям, сво­им поклонникам, чтобы сыновья их рождались остро­умными. Какая была нужда роженицам призы­вать Люцину, когда при наличии Счастья они могли рожать не только благополучно, но и хороших младенцев? Зачем нужно было поручать рожда­ю­щихся богине Опе, кричащих – богу Ватикану, лежащих в колыбели – богине Кунине, грудных – богине Румине, стоящих – богу Статилину, приходящих – богине Адеоне, уходящих – Абеоне; богине Менте, чтобы они имели добрый ум; богу Волюмну и богине Волюмне, чтобы желали доброго; брачным богам, чтобы счастливы были в супруже­с­т­ве; полевым богам, в особен­ности же самой Фруктезее, чтобы собирали обильнейшие плоды; Марсу и Беллоне, чтобы счастливо воевали; богине Виктории, чтобы оставались победителями; богу Гонору, чтобы были в чести; богине Пекунии, чтобы были при деньгах; богу Эскулану и его сыну Аргентину, чтобы имели медные и серебряные деньги? Эскулан потому и назван отцом Аргентина, что в обращении сперва явилась медная монета, а затем – серебряная. Удивляюсь только, что Аргентин не родил Аурина, потому что за серебряной монетой явилась золотая. Если бы имели они этого бога, они предпочли бы его и отцу Аргентину, и деду Эскулану, подобно тому, как Юпитера предпочли Сатурну.

Итак, какая была нужда ради этих, духовных ли, или телесных внешних благ почитать и призы­вать такую тьму богов (которых я не всех и припомню, да и сами они не могли указать особых и специальных для всех человеческих благ, подразделяя их на виды и рассматривая отдель­но), когда все это легче и короче могла бы сообщить одна богиня Счастье; так что в другом каком-нибудь боге не было надобности не только для получения добра, но и для устранения зла? Зачем, в самом деле, нужно было призы­вать для усталых богиню Фессонию, для изгнания неприятелей богиню Пеллонию, для больных врача Аполлона или Эскулапа, или, в случае большой опасности, обо­их вместе? Не было бы надобности умолять ни бога Спиниенсиса, чтобы уничтожал он тернии (spinoe) на полях, ни богиню Рубигу (ржавчину), чтобы она не подходила к полям: присутствие одной богини Счастье не дозволило бы злу появиться и довольно легко устранило бы его. Наконец (мы имеем в виду, соб­с­т­вен­но, двух богинь: Добродетель и Счастье), если благополучие представляет собою награду за добродетель, оно уже не богиня, а дар Божий; если же оно – богиня, то почему нельзя сказать, что оно сообщает и саму добродетель, поскольку иметь добродетель – великое счастье?

Глава XXII

Об искусстве почитать богов, которое сообщено римлянам Варроном, как сам он хвалит­ся этим

На каком же основании хвалит­ся Варрон, будто оказал сво­им согражданам великое благодеяние тем, что не только упомянул о богах, которых римляне должны почитать, но сказал и о том, что касает­ся каждого из этих богов? «Как совершен­но бесполезно, – говорит он, – знать имя и внешний вид какого-либо врача, но не знать, что такое врач; так же совершен­но бесполезно знать, что есть бог Эскулап, если тебе неизвестно, что он помогает здоровью и если ты не знаешь, таким образом, о чем ему должно молиться». Эту мысль он подтверждает и другим сравнением, говоря, что не только жить хорошо, но и совсем никто не может жить, не зная, что такое ремеслен­ник, хлебопек, штукатур, к кому бы он мог обратиться при какой-либо надобности, – не зная, кого избрать помощником, кого руководителем, кого учителем; и прибавляет, что так же точно полезно и знание богов, – знание о том, какой силой, способностью и властью обладает каждый бог по отношению ко всякой вещи. «Отсюда, – говорит он, – мы можем узнать, какого бога и о чем должны призы­вать и умолять, и не поступать подобно комедиантам: не просить у Либера воды, а у Лимф – вина». Действи­тель­но, великая польза! Кто не поблагодарил бы его, если бы он учил истине: учил людей почитать единого истинного Бога, от Которого исходят все блага?

Глава XXIII

О Счастии, которому римляне, чтители многих богов, долгое время не воздавали божеских почестей, хотя оно одно могло бы заменить собою всех

Но если их книги и религиозные установления истинны и если Счастье действи­тель­но богиня, то почему почитает­ся не она одна, которая может дать все; одним словом, сделать счастливым? Ибо чьи какие бы то ни было желания не сводят­ся к тому, чтобы быть счастливым? Почему же так поздно, после столь многих римских правителей, постро­ил храм этой богине Лукулл? Почему не воздвиг ей храма прежде всего сам Ромул, желав­ший постро­ить счастливый город? Ему не было нужды молиться о чем-либо прочим богам, когда при покровитель­стве этой богини у него было бы все. Ведь и сам он не сделал­ся бы вначале царем, а потом, как верят они, богом, если бы не была милостивой к нему эта богиня. Зачем же установил он для римлян богов: Януса, Юпитера, Марса, Пика, Фавна, Тиберина, Геркулеса и многих других? Зачем Тит Таций прибавил к этим еще Сатурна, Опу, Солнце, Луну, Вулкана, Свет и некоторых других, и между прочим – богиню Клоацину, прене­брегши Счастьем? Почему Нума прибавил столь многих богов и богинь, но не прибавил Счастья? Разве что потому, что в такой толпе не смог ее заметить? Царь Гостилий не ввел бы, конечно, новых богов, Испуга и Ужаса, если бы знал и чтил эту богиню. Ибо в присутствии Счастья всякий испуг и ужас не удалялись бы, умилостивлен­ные, а убегали бы, изгоня­емые.

Далее, что значит, что Римское государство уже суще­с­т­вовало долго и достигло обширных пределов, а никто еще не почитал Счастья? Или потому-то оно и было скорее обширным, чем счастливым? Ибо каким образом могло быть истинное счастье там, где не было истинного благо­честия? Истинное же благо­честие есть поклонение истинному Богу, а не почитание стольких же богов, сколько есть и демонов. Но и вслед за тем, когда Счастье принята была уже в число богов, наступило великое несчастье гражданских войн. Разве, может быть, Счастье справедливо разобиделась, что она была приглашена так поздно, и то не для че­с­т­вования, а скорее, для поругания, – так как вместе с нею почитались и Приап, и Клоацина, и Испуг, и Ужас, и Лихорадка, и прочие: скорее преступления почита­ю­щих, чем божества, достойные почитания?

Наконец, если уж нашли нужным почитать вместе с недостойнейшей толпой такую богиню, то почему не почитали ее хотя бы преимуще­с­т­венно перед остальными?

Ибо кому не досадно, что (богиня) Счастье не поставлена ни в ряду богов-советников (Consenses), которые приглашают­ся будто бы на совет к Юпитеру, ни в ряду богов, которые называют­ся избранными (selecti)? Ей бы следовало устро­ить такой храм, который отличал­ся бы и возвышен­ностью места, и превосходством зодчества. Почему бы даже не соорудить ей нечто лучшее, чем самому Юпитеру? Ведь кто, как не Счастье, дала царство­вать и самому Юпитеру, если только он был счастлив во время своего царствования? Да счастье даже лучше, чем царство. Всякий согласит­ся, что найти такого человека, который устрашил­ся бы, пожалуй, быть царем, нетрудно; но нельзя найти такого, который не захотел бы быть счастливым. Пусть бы спросили по этому поводу, с помощью авгуров, или иным каким-либо образом, которым они считают возможным спраши­вать богов, – пусть бы спросили самих же богов: не пожелали ли бы они уступить место Счастью? Думаю, что сам Юпитер уступил бы ей даже вершину капитолийского холма, если бы оказалось, что место, где можно было бы постро­ить Счастью обширнейший и возвышен­нейший храм, занято уже храмами и алтарями других богов. Ибо никто не станет противиться Счастью, за исключением разве того, кто захотел бы быть несчастным, но это случай невозможный.

Юпитер, если бы его спросили, ни в коем случае не сделал бы того, что сделали по отношению к нему три бога: Марс, Термин и Ювента, которые своему старейшине и царю реши­тель­но не захотели уступить места. Ибо когда царь Тарквиний, как гласят их письмен­ные памятники, захотел постро­ить Капитолий, то место это, на его взгляд более приличное и достойное (Юпитера), оказалось занятым другими богами. Не осмелив­шись поступить в каком-либо отношении вопреки воле этих богов и думая, что они охотно сами уступят это место столь великому божеству и своему главе, он посредством авгуров спросил богов, которых было много на том месте, где теперь воздвигнут Капитолий: не желают ли они уступить его Юпитеру? Все боги согласились уступить, кроме упомянутых трех: Марса, Термина и Ювенты. Поэтому-то Капитолий построен был так, что внутри его находились и эти три бога; но статуи их так были сокрыты, что об этом едва знали самые ученые люди. Да, сам Юпитер не решил­ся бы не уважить Счастья, подобно тому, как его самого не уважили те три бога. Но и они, не уступив­шие Юпитеру, без всякого сомнения уступили бы Счастью, которое поставило над ними Юпитера царем. А если бы и не уступили, то сделали бы это не по неуважению, а потому, что им захотелось бы лучше жить безвестными в доме Счастья, нежели красо­ваться на сво­их местах без него.

Будь водворена богиня Счастье на обширнейшем и возвышен­нейшем месте, граждане знали бы, откуда следует просить помощи в каждом своем добром желании. Итак, по внушению самой природы, оставив излишнее множе­с­т­во прочих богов, они чтили бы одну Счастье, ей одной молились бы; ее храм посещали бы все те граждане, которые хотели бы быть счастливыми (а не быть такими из них никто не захотел бы); следователь­но, у нее одной и просили бы всего, чего просят у всех богов. Ибо кто желает получить что-либо от какого бы то ни было бога, кроме Счастья, если то, чего он желает, непремен­но относит­ся к счастью? Поэтому если счастье имеет власть находиться при том или ином человеке (а оно имеет эту власть, если оно – богиня), то не крайне ли глупо умолять о нем того или иного бога, когда есть возможность просить его у него же самого? Таким образом, богиню эту они должны бы были почтить сравни­тель­но с прочими богами и почетнейшим местом.

Сами же древние римляне, как мы это читаем у их же писателей, какого-то Суммана, которому они приписывали ночные молнии, почитали больше Юпитера, которому принадлежат молнии дневные. Но после того, как построен был Юпитеру обширный и возвышен­ный храм, по причине важности храма толпа устремилась к нему так, что едва ли можно сейчас найти человека, который припомнил бы, по крайней мере, что почиталось имя Суммана. Если же счастье – не богиня, так как (что полностью соответствует действи­тель­ности) оно – дар Божий, то следует искать того Бога, Который может даро­вать его, а вредное множе­с­т­во демонов оставить, ибо служит ему бессмыслен­ная толпа безумцев, делая себе богов из даров Божиих, а самого Бога, дары Которого они собой представляют, оскорбляет упорством гордой воли. Ведь тот не может избежать несчастья, кто чтит счастье как богиню и оставляет Бога – Подателя счастья, подобно тому, как тот не может не испыты­вать голода, кто лижет нарисованный на картине хлеб, а не просит его у человека, имеющего хлеб настоящий.

Глава XXIV

Какими доводами оправдывают язычники то, что в числе богов чтут боже­с­т­венные дары

Но желатель­но послушать их рассуждения. Вероятное ли, говорят они, дело, что наши предки были до такой степени неразумны, что не знали: все это дары Божии, а не боги? Они знали, что всего этого нельзя приписать никому, кроме как только какому-либо великодушному богу; но так как они не могли открыть имен этих богов, то называли их именами тех вещей, которые, по их мнению, дают­ся ими, изменяя несколько эти имена в окончаниях: так, например, от слова bellum (война) они заимствовали название Bellœna, от cuna (колыбель) – Cunina, от seges (зерновой хлеб) – Segetia, от pomum (яблоко) – Pomona, от bus (бык) – Bubona; или же без всякого изменения, совершен­но в том виде, как называют­ся и сами вещи: например, именем Pecunia называет­ся богиня, да­ю­щая деньги (pecuia), именем Virtus – богиня, сообща­ю­щая добродетель (virtus), именем Honor – бог, да­ю­щий почет (honor), именем Concordia – богиня, сообща­ю­щая согласие (concordia), именем Victoria – богиня, да­ю­щая победу (victoria). Таким же точно образом, говорят они, когда Счастье называет­ся богиней, то подразумевает­ся не сам тот предмет, который дает­ся, а то боже­с­т­во, которое дает счастье.

Глава XXV

О почитании единого только Бога, который хотя и неведом по имени, но признает­ся подателем счастья

Выслушав эти рассуждения, мы гораздо легче, может быть, убедим в том, в чем желаем, тех из них, сердца которых не слишком еще огрубели. Ведь если и человеческая слабость осознала уже, что счастье может быть даровано только каким-либо богом; если это сознавали и те, которые почитали столь многих богов, и между прочими – царя их, Юпитера, – так как, не зная имени того, кем ниспосылает­ся счастье, они назвали его именем той самой вещи, которая им, по их представлению, ниспосылает­ся, то этим они уже достаточно высказали, что счастья не может ниспослать сам Юпитер, которого они уже почитали, а ниспосылает его Тот, Кого они сочли нужным почитать под именем самого Счастья. Я с полной уверен­ностью утверждаю, что они верили: счастье ниспосылает­ся неким Богом, Которого они не знали. Пусть же поэтому ищут Его, пусть Его-то и почитают, и этого будет достаточно. Пусть презирают скрежетание бесчислен­ных демонов: только тому будет недостаточно этого Бога, кому недостаточно дара Его. Тому же, кто им доволен (ибо для человека не существует ничего, чего бы он должен был желать более), тот пусть служит единому Богу, Подателю счастья. Это – не тот бог, которого называют Юпитером. Ибо если бы признавали Юпитера вручителем счастья, то под именем счастья не искали бы, конечно, другого или другую, кем оно ниспосылает­ся, – да и самого Юпитера не почитали бы с такими обидами. Его называют они прелюбо­деем, бесстыдным любо­вником и похитителем красивого мальчика.

Глава XXVI

О театральных играх, исполнения которых требовали себе боги от сво­их чтителей

«Но, – говорит Туллий, – все это выдумал Гомер; он переносил человеческие деяния на богов; я же предпочел бы обратное». Действи­тель­но, человеку серьезному не должен был нравиться поэт – выдумщик боже­с­т­венных преступлений. Но зачем же тогда театральные игры, в которых рассказывают­ся, воспевают­ся, представляют­ся и выводят­ся к чести богов эти деяния, ученейшими людьми причислялись к разряду вещей боже­с­т­венных? В этом случае Цицерон должен был жало­ваться уже не на вымыслы поэтов, а на установления предков. Но не должны ли были воскликнуть в свою очередь и предки: «В чем же мы виноваты? Сами боги настаивали, чтобы все это отправлялось в их честь, строго повелевали нам это делать и грозили бедствиями, если не будем делать; они неукосни­тель­ным образом мстили, когда что-нибудь не исполнялось, и являлись милостивыми, когда неисполнен­ное выполнялось».

Расскажу, со своей стороны, о следу­ю­щем событии, которое предание относит к числу их добродетелей и чудес. Титу Латинию, римскому поселянину и отцу семейства, было велено во сне объявить в сенате, чтобы римские игры проведены были снова, так как в первый день этих игр была совершена на глазах у народа казнь одного преступника: богам-де, искав­шим в играх веселого развлечения, были неприятны такие действия властей, вызыва­ю­щие печаль. Когда же тот, которому дано было во сне приказание, наутро не посмел исполнить его, то в следу­ю­щую ночь оно было повторено ему с большей строгостью; а так как он и на этот раз не исполнил, то потерял сына. В третью ночь ему было сказано, что его ожидает еще большее наказание, если он не сделает так, как ему приказывает­ся. Когда же он не посмел этого сделать и после этого, то впал в мучи­тель­ную и ужасную болезнь. Тогда, по совету друзей, он довел это до сведения правитель­ства и был перенесен в сенат на носилках. Когда он передал там свой сон, то тотчас же выздоровел и удалил­ся из сената на соб­с­т­вен­ных ногах. Поражен­ный этим чудом, сенат постановил возобновить игры, ассигновав на них вчетверо большую сумму.

Кто, имея здравый ум, не поймет из этого, что люди, подчинявшиеся власти злых демонов, от которой освобождает только благодать Божия через Господа нашего Иисуса Христа, были принуждаемы силой проводить в честь подобных богов такие вещи, которые при иных обстоятель­ствах казались бы гнусными? Имен­но в этих играх праздновались вымышлен­ные поэтами преступления богов, и эти самые игры возобновлены были по велению сената, принужден­ного к этому богами. В этих играх гнуснейшие гистрионы воспевали, представляли и услаждали растлителя цело­мудрия – Юпитера. Если бы это было выдуманным, он должен был бы гне­ваться; если же он услаждал­ся сво­ими, хотя бы и вымышлен­ными, преступлениями, то, когда чтили его, разве не служили ему, как дьяволу? Не­ужели же это он создал, распространял и сохранял Римское государство, – он, который был отврати­тель­нее всякого римлянина, по мнению которого эти вещи были гнусными? Не­ужели это он ниспосылает счастье, – он, которого чтили как злобного и который еще более гневал­ся, если его не чтили имен­но таким образом?

Глава XXVII

О трех родах богов, а которых рассуждал понтифик Сцевола

В письмен­ных памятниках встречает­ся упоминание о том, что ученейший понтифик Сцевола делил богов на три рода: один из них был введен поэтами, другой – философами, третий – государ­с­т­вен­ными властями. Первый род он называет мифическим, потому что он представляет множе­с­т­во недостойных вымыслов о богах; второй считает непригодным для государства, потому что в нем есть нечто лишнее, а нечто и такое, что было бы вредно знать народу. На лишнем не останавливаемся; и законоведы часто говорят: «Лишнее не вредно». Но что подразумевает он под тем, что, если оно дойдет до народа, будет вредным? «Вредно, – говорит он, – убеждение, что Геркулес, Эскулап, Кастор и Поллукс – не боги, так как философами доказывает­ся, что они жили людьми и умерли как люди. Что еще? Мнение, что государства не имеют действи­тель­ных изображений тех существ, которые суть боги; что Бог истинный не имеет ни пола, ни возраста, ни определен­ных частей тела». Понтифик не хочет, чтобы народы знали эти вещи, потому что сам он считает все это истиной. Следователь­но, по его мнению, полезно, чтобы государства заблуждались в области религии. Имен­но такое же мнение высказал и Варрон в книгах о боже­с­т­венном. Хороша же религия, если слабый прибегает к ней за спасением, а между тем, вместо спаси­тель­ной истины, которой он ищет, считают полезным для него обман!

В тех же письмен­ных памятниках приводят­ся и те основания, по которым Сцевола отвергает род богов, введен­ных поэтами. Причина эта заключает­ся в том, что «у поэтов боги обезображены до такой степени, что оказывают­ся хуже порядочных людей: одного из них они заставляют воро­вать, другого – прелюбо­действо­вать; они заставляют их также делать и говорить разные вещи, постыдные и нелепые; представляют трех богинь спорящими между собою о награде за красоту, и двух из них, побежден­ных Венерой, разруша­ю­щими Трою; самого Юпитера представляют превраща­ю­щимся то в быка, то в лебедя, чтобы иметь сношение с какой-нибудь женщиной; Сатурна – пожира­ю­щим сво­их детей; богиню – выходящею замуж за человека; нельзя придумать такого чуда и такого порока, которого бы не было у них, хотя это и не совместимо с боже­с­т­венной природой».

Эх, великий понтифик Сцевола! Уничтожь, если можешь, игры; прикажи народам не оказы­вать бессмертным богам таких почестей, в которых преступления богов вызывали бы удивление и, насколько возможно, подражание. Если же народ скажет тебе в ответ: «Это ввели у нас вы, понтифики», – проси тогда самих богов, по настоянию которых вы делали подобные распоряжения, чтобы они приказали не оказы­вать себе подобных почестей. Если эти почести худы и потому реши­тель­но не совместимы с величием богов, то они представляют собою величайшее оскорбление богам, насчет которых безнаказанно выдумывают­ся. Но боги тебя не слушают: они – демоны, а потому учат злому и радуют­ся постыдному; они не только не считают для себя оскорблением, если о них выдумывают­ся подобные вещи, но скорее не в состоянии перенести той обиды, если им не оказывают подобных почестей. Допустим, что ты обратишься с жалобой на них к Юпитеру, особен­но ввиду того, что на театрализованных играх представляют­ся весьма многие преступления его самого; но, хотя вы и называете его богом, который управляет всем этим миром, разве не наносите вы ему величайшего оскорбления уже только тем, что считаете нужным почитать его вместе с ними и признаете его их царем?

Глава XXVIII

Было ли позелно римлянам почитать богов для установления и распространения их государства

Итак, боги, которых умилостивляют, или, лучше сказать, обвиняют подобными почестями, так что с их стороны являет­ся бóльшим преступлением, что они услаждают­ся этой ложью, чем если бы о них говорили истину, – такие боги ни в коем случае не могли увеличить и поддержать Римское государство. Если бы они могли это сделать, то столь великий дар они скорее сообщили бы грекам, которые в подобного рода боже­с­т­венных вещах, т. е. театрализованных играх, служили им с гораздо большим почтением и уважением, так как от язви­тель­ных насмешек, которым подвергали богов поэты, они не устраняли и себя, давая им свободу изде­ваться над какими им было угодно людьми, и самих актеров считали людьми не презрен­ными, а достойными высокого уважения. Могли же римляне иметь золотую монету, хотя и не почитали бога Аурина; так же точно могли они иметь серебряную и медную монету, если бы не почитали ни Аргентина, ни его отца Эскулана. То же можно сказать и относи­тель­но всего, о чем снова заводить речь не хочет­ся. Итак, без воли истинного Бога они нико­им образом не могли бы иметь царства; но если бы они не знали или отвергли этих многих и ложных богов, а знали единого истинного Бога и служили Ему искрен­ней верой и нрав­с­т­вен­ностью, то и здесь имели бы лучшее царство, и потом наследовании бы царство вечное, независимо от того, имели ли они здесь царство или не имели.

Глава XXIX

О ложности того предзнаменования, которым указывалось, по их мнению, на крепость и незыблемость римского государства

По их словам, то было прекраснейшим предзнаменованием, что, как мною было упомянуто выше, Марс, Термин и Ювента не захотели уступить места царю богов, Юпитеру. Это значило, говорят они, что поколение Марса, т. е. римский народ, никому не уступит того места, которым владеет; что и римских границ, благодаря Термину, никто не сдвинет; что римская молодежь, благодаря богине Ювенте, не отступит ни перед кем. Как же после этого смотрят они на царя сво­их богов, подарив­шего все царство, когда то предзнаменование выставляет его врагом, не делать уступок которому – дело прекрасное? Впрочем, если предзнаменование это истинное, им реши­тель­но нечего бояться. Они ведь не согласят­ся с тем, чтобы боги, не хотев­шие сделать уступки Юпитеру, уступили Христу. Ибо они могли уступить Христу при неприкосновен­ности границ империи, удалив­шись только со сво­их мест, а главное – из сердец веру­ю­щих.

Но прежде чем Христос пришел во плоти, прежде чем написано было то, что мы привели из их книг, хотя и после уже того, как дано было при царе Тарквинии упомянутое предзнаменование, римские войска несколько раз были разбиты и обращены в бегство, и предзнаменование, что Ювента не уступит Юпитеру, оказывалось ложным; а род Марса во время победы и вторжения галлов подвергся истреблению в самом Риме; наконец, и границы империи сокращены были до крайности в то время, когда многие города отпали и приняли сторону Ганнибала. Таким образом, прекрасная сторона предзнаменования оказалась вздором; действи­тель­ным же осталось только упорство против Юпитера, причем не богов, а демонов. Ибо не уступить значит одно, а возвратиться опять на то место, которое уступлено, совсем другое. Впрочем, римские границы, особен­но в восточной части империи, изменены были и после, волей Адриана. А имен­но. три превосходных провинции, Армению, Месопотамию и Ассирию он уступил государству персов; так что бог Термин, охранявший, по мнению римлян, римские границы и в том прекрасном предзнаменовании не уступив­ший Юпитеру места, оказал­ся испугав­шимся царя людей Адриана более, чем царя богов Юпитера.

Равным образом, когда затем провинции были возвращены обратно, Термин сделал уступку снова почти уже на нашей памяти. Это было тогда, когда Юлиан, верив­ший оракулам богов, издал безрассудный приказ. сжечь корабли, нагружен­ные съестными припасами; лишен­ное их войско, – когда вслед за тем умер и сам он от раны, нанесен­ной врагом, – впало в такую нужду, что оттуда не вернул­ся бы никто (потому что неприятель отовсюду напирал на солдат, приведен­ных в смятение смертью императора), если бы по мирному договору не были установлены границы там, где проходят они и сейчас, – установлены, правда, не с таким уроном, какой допущен был Адрианом, однако же и не там, где они проходили прежде, а посередине между этими пунктами. Таким образом, по пустому предзнаменованию бог Термин не уступил Юпитеру, а воле Адриана, даже безрассудству Юлиана и крайности Иовиана – уступил. Благоразумнейшие и серьезнейшие из римлян понимали это, но были бессильны против обычая города, преданного демонским обрядам. И сами они, хотя и сознавали пустоту всего этого, думали, что религиозное почитание, приличное Богу, нужно возда­вать природе вещей, находящейся под властью и управлением единого истинного Бога; «служили, – как говорит апостол, – твари вместо Творца, Который благословен во веки» (Рим. 1,25). Необходима была помощь того истинного Бога, Который посылает святых и истинно благо­честивых мужей, умира­ю­щих за истинную религию, дабы избавить живых от религии ложной.

Глава XXX

Каких были мыслей о богах самые поклонники их

Цицерон, сам будучи авгуром, смеет­ся над авгуриями и упрекает людей, основыва­ю­щих свои житейские предприятия на крике ворона или вороны7).

Но этот сомнева­ю­щийся во всем академик не имеет в подобных вещах никакого авторитета. У него во второй книге о природе богов рассуждает Люцилий Бальб, и хотя выводит суеверия из природы вещей, представляя их как бы философскими и физическими, однако негодует на введение статуй и на мифологизированные суждения, говоря таким образом: «Итак, не видишь ли, что физические открытия, послужив­шие ко благу и пользе, дали повод к измышлению ложных богов? Отсюда родились ложные суждения, грубые заблуждения и старушечьи суеверия. Нам ведь известны и фигуры богов, и их возраст, и одежды, и украшения; роды, браки, род­с­т­вен­ные связи и все прочее перенесено на них по аналогии с человеческой немощью. Их представляют нам и испытыва­ю­щими душевные волнения: мы слышали о желаниях, скорбях и гневе богов. Были между богами (как гласят басни) даже войны и сражения. По словам Гомера, боги не только защищали два враждебных войска, одни – одно, другие – другое, но вели и соб­с­т­вен­ные войны с титанами или гигантами. Говорить об этом, верить этому – крайне безрассудно: все это в высшей степени пусто и легкомыслен­но»8).

Вот что говорят защитники языческих богов! Затем, сказав, что все это относит­ся к суевериям, а к религии – то, что говорит он, очевидно, с точки зрения сто­иков, он продолжает: «Не только философы, но и предки наши отделяли религию от суеверия. Суеверными (superstiliosi) называли они тех, которые по целым дням молились богам и приносили жертвы, чтобы дети их пережили их (superstites essent)»9).

Кто не поймет, что, боясь распространен­ного среди граждан обычая, он старает­ся хвалить религию предков и хочет отделить от нее суеверие, но как это сделать, не знает? Ибо если суеверными предки называли тех, которые по целым дням молились и приносили жертвы, то разве будут суеверными те, которые ввели статуи богов в различном возрасте и различной одежде, роды, браки и род­с­т­вен­ные связи богов? Ведь если эти вещи порицать как суеверные, то виноваты в них будут предки, которые ввели и чтили статуи богов; виноват будет и он сам, который, как бы красноречиво ни старал­ся выр­ваться на свободу, считал необходимым почитать их: виноват и в том, что о том, о чем он так красноречиво рассуждает в приведен­ном разговоре, не посмеет и заикнуться в народном собрании.

Возблагодарим же, христиане, Господа Бога нашего; возблагодарим не небо и землю, как говорит Бальб, но Того, Кто сотворил небо и землю. Кто через величайшее смирение Христа, проповедь апостолов, веру мучеников, умерших за истину и живущих с истиной, вырвал те суеверия, которые слегка, как бы картавя (balbutiens), порицает Бальб, не только из благо­честивых сердец, но и из суеверных храмов, пленив их в свое свободное рабство.

Глава XXXI

О мнениях Варрона, который, отвергши народные предрассудки, хотя и не дошел до познания истинного Бога, однако полагал, что надлежит почитать единого Бога

А сам Варрон, о котором мы говорили с сожалением, что он, пусть и не по соб­с­т­вен­ному своему убеждению, поставил театрализованные игры в разряд боже­с­т­венных вещей, – сам Варрон, хотя, будучи человеком благо­честивым, во многих местах сво­их сочинений и убеждает почитать богов, не сознает­ся разве, что следует существу­ю­щей в Римском государстве религии не по соб­с­т­вен­ному убеждению, когда решает­ся высказать мысль, что если бы ему пришлось стро­ить новый город, он заимствовал бы систему богов и имена их скорее всего из природы? Но живя, по его словам, среди древнего народа, он считал себя обязанным держаться принятой предками истории об именах и прозвищах богов в том виде, в каком она передала их потомству, и то, что писал и исследовал, писал и исследовал с той целью, чтобы народ был расположен скорее почитать этих богов, чем презирать их. Этими словами он, человек весьма тонкий, дает достаточно понять, что он не открывает всего того, что не только для него было бы презрен­ным, но показалось бы презрен­ным и народу, если бы не было обойдено молчанием.

Можно было бы считать это лишь мо­им предположением, если бы он сам в другом месте, говоря о религии, ясно не сказал, что есть (в религии) много такой правды, которую народу знать вредно; равно если есть и ложное, то бывает полезно, чтобы народ смотрел на это иначе: поэтому-то греки свои таин­ства и мистерии ограждали стенами и молчанием. В этом случае он действи­тель­но, выдал нам тайную мысль якобы мудрецов, которые управляли государствами и народами. Однако же подобными обманами с удиви­тель­ным лукавством пользуют­ся злые демоны, которые одинаково держат в своей власти как обманыва­ю­щих, так и обманываемых, и от власти этой не может освободить ничто, кроме благодати Божией через Господа нашего Иисуса Христа.

Тот же весьма тонкий и ученый автор говорит, что, по его мнению, только те одни поняли, что такое Бог, которые представляли его душой, управля­ю­щею миром посредством разума и движения. А поэтому, хотя он еще и не достиг самой истины, ибо Бог – не душа, а Создатель и Податель душ, однако, если бы мог избавиться от предрассудков, признал бы и убедил­ся сам, что надлежит почитать единого Бога, Который движением и разумом управляет миром; так что у нас с ним осталось относи­тель­но этого разногласие только в том, что, по его словам, Бог – душа, а не Творец душ. Еще он говорит, что древние римляне чтили богов без кумиров в продолжение более ста семидесяти лет. «Если бы, – замечает он, – так было и сейчас, то боги почитались бы с большею чистотой». В подтверждение этого своего мнения он указывает, между прочим, и на народ Иудейский, и в заключение говорит, что первые, поставив для народа статуи богов, уничтожили в сво­их государствах страх и увеличили заблуждение; ему казалось, и не без основания, что боги легко могут быть презираемы из-за нелепости статуй. А что он не употребляет выражения «внесли заблуждение», но – «увеличили», то этим дает понять, что заблуждение уже суще­с­т­вовало и тогда, когда статуй еще не было.

Кто не поймет из этого, насколько близок был он к истине, когда говорил, что только те понимали, что такое Бог, которые представляли Его душой, управля­ю­щею миром, и когда полагал, что религия сохраняет­ся в большей чистоте без кумиров? И если бы он был в состоянии что-либо сделать против этого застарелого заблуждения, то признал бы, конечно, что Бог, управля­ю­щий миром, один, и что чтить Его надлежит без кумиров; и будучи так близок к истине, легко, быть может, убедил­ся бы в изменя­емости души; так что понял бы, что истинный Бог есть неизменя­ю­щаяся сущность, которая создала и саму душу. А если так, то какие бы нелепости о многих богах такие мужи ни говорили в сво­их книгах, они, побуждаемые сокровен­ной волей Божией, скорее выводили эти нелепости на свет, чем пытались убеждать в них. Поэтому если мы приводим из них свидетель­ства, то приводим в укор тем, которые не хотят вникнуть, от какой и насколько злобной власти демонов освобождает нас един­ствен­ная жертва столь святой пролитой крови и дар испрошен­ного нам Духа.

Глава XXXII

Ради какого рода пользы правители желали, чтобы у подчинен­ных им народов оставались ложные религии

Говорит он также, что и относи­тель­но родословных богов народы склонялись скорее на сторону поэтов, чем физиков; а потому предки его, т. е древние римляне, верили и в пол, и в родословные богов, а также и в брачные их союзы. Все это сделалось очевидным вследствие имен­но того, что мнимо разумные и мнимо мудрые люди позаботились о том, как обманы­вать народ в религии, и тем самым не только почитать демонов, но и подражать им, преисполнен­ным величайшей страстью к обману. Ибо они, как демоны, могут обладать только теми, кого прельщают обманом; так же точно и люди-правители, не справедливые, конечно, а подобные демонам, – то, что знали как ложное, выдавали народу от лица религии за истинное, связывая его этим как бы более тесным гражданским союзом, чтобы подобно демонам повеле­вать покорными. А какой слабый и неученый человек мог устоять против совместно действовав­ших лжецов – правителей государства и демонов?

Глава XXXIII

О том, что времена всех царей и царств определены судом и властию истинного Бога

Итак, оный Бог, Виновник и Податель счастья, – поскольку один есть истинный Бог, – сам раздает земные царства и добрым, и злым. И делает Он это не без разбора и как бы случайно (ибо Он – Бог, а не Фортуна), но сообразно с порядком вещей и времен, – порядком для нас сокровен­ным, а Ему вполне известным. Этому порядку Он не подчинен, однако же, рабски, а царствует над ним, как Владыка, и располагает им, как Правитель. Но счастье Он ниспосылает только добрым. Это счастье могут иметь и не иметь подданные, могут иметь и не иметь царству­ю­щие. Полным оно будет в той жизни, где никто уже не будет рабом. Поэтому земные царства Он дает и добрым, и злым, чтобы Его почитатели, еще младенцы в духовном своем совершен­ствовании, не желали от Него этих даров как чего-то великого. В том заключает­ся и таин­ствен­ность Ветхого завета, в коем скрывал­ся Новый, что в нем обетованы были и земные дары: люди, жив­шие духовной жизнью, и тогда понимали, хотя открыто еще и не проповедовали, как то, что теми времен­ными вещами обозначалось, так и то, в каких дарах Бо-жиих заключает­ся истинное счастье.

Глава XXXIV

Об иудейском царстве, которое было основано единым и истинным Богом и сохраня­емо Им дотоле, пока иудеи были верными истинной религии

Итак, дабы дать уразуметь, что земные блага, к которым стремят­ся те, которые не в состоянии помыслить о лучшем, находят­ся во власти единого истинного Бога, а не многих ложных богов, которых прежде почитали римляне, Бог из нескольких человек размножил Свой народ в Египте и освободил его оттуда чудесными знамениями. Иудейские женщины не призывали Люцины, когда рожден­ных ими младенцев Бог сам освобождал и охранял от рук египтян, преследовав­ших и убивав­ших всех детей, – охранял для того, чтобы они удиви­тель­ным образом умножались и чтобы народ этот возрастал до невероятности. Дети кормились грудью без богини Румины, лежали в колыбелях без богини Купины: принимали пищу и питье без Эдуки и Потины, воспитывались без всего этого множества детских богов; женились без богов брачных; совокуплялись с супругами без культа Приапа. Без призывов к Нептуну разделилось море, когда они его переходили, и покрыло соединив­шимися вновь волнами преследовав­ших их врагов. Они не сделали предметом поклонения никакой богини Маннии, когда получили с неба манну, и не стали почитать Нимф и Лимф, когда камень от удара жезла исторг для них, жаждущих, воду. Без сумасбродных культов Марсу и Беллоне они вели войны и побеждали хотя не без победы, но считали ее не богиней, а даром Божиим. У них и без Сегетии были жатвы, без Бубоны – волы, без Меллоны – мед, без Помоны – яблоки – словом, все, из-за чего римляне считали нужным молиться такой толпе богов, они получали с гораздо большим счастьем от одного истинного Бога. И если бы, увлекаемые нечестивым любо­пытством, точно какими-то магическими чарами, они не грешили против Него, сначала отпадая к чужим богам и идолам, а потом убив Христа, то продолжали бы жить в том же царстве, если и не особен­но обширном, то во всяком случае – счастливом. И в настоящее время то обстоятель­ство, что они рассеяны почти по всем странам и народам, есть дело провидения единого и истинного Бога. Из их священ­ных книг можно удостовериться, каким образом еще задолго до этого было пророчески предсказано повсеместное истребление идолов, алтарей, рощ и храмов ложных богов и запрещение жертвоприношений; иначе, читая об этом, кто-нибудь мог бы, пожалуй, подумать, что все это выдумано нами. О дальнейшем читай в следу­ю­щей книге; теперь же пора и честь знать.

1) Virgil. Eclog. III. v. 60.

2) Virgil., Æneid., lib. I, v. 47.

3) Virgil., Georg., lib. II, v. 325, 326

4) Платон. о республ. II

5) Liv. lib.2.

6) Plutarch., in Coriolano et lib. de Fortuna Romana.

7) De divination, lib 2. c. 37

8) De natura deor, lib. 2. c. 28

9) Lactant. Div. Inst. lib. IV. cap.28.