Статьи и книги протоиерея Андрея Лоргуса

Смертная казнь: за и против

священник Андрей Лоргус

Смертная казнь: за и против.
Богословские и церковно-практические аргументы.

1. Постановка вопроса.

Вопрос о смертной казни в России имеет давнюю историю, но в наше время он был поставлен событиями внешней политики. Участие России в Евросоюзе потребовало от правительства РФ отказа от смертной казни. И действительно Указом президента России введен мораторий на исполнение смертных приговоров. Однако в Уголовном Кодексе остается возможность выносить смертный приговор. Пока Россия будет стремиться к интеграции с Европой, правительство, вероятно, будет соблюдать такой мораторий. Но изменения в УК пока не происходят. Смертная казнь законодательно утверждена, как норма судопроизводства. Значит, юридически смертная казнь продолжает существовать.

История России знает целые эпохи, когда смертная казнь не применялась вовсе. Это XVIII век. Эпоха Елизаветы Петровны и Екатерины II. Следующий век, если не считать казни пяти декабристов, был бы почти бескровным, но начался революционный террор, и власть ответила введением смертной казни. С тех пор кровавый поток не прекращается. Однако история России в ХХ веке, история величайшего и всеобщего геноцида против собственного народа, когда государством было уничтожено почти 100 миллионов человек, ожесточило общество, и сейчас мало кто ставит вопрос об отмене смертной казни. Внутренней потребности в такой отмене ни общество, ни государство не испытывает. Нет ни одного общественного слоя, ни одной партии, ни одного общественного института, от кого бы исходила инициатива отмены смертной казни.

Следует признать, Православная Церковь в России не высказывает своего негативного отношения к смертной казни. Как показывает литературный обзор печати за XIX век и за начало ХХ века, как противников смертной казни среди церковных публицистов, так и сторонников в православной среде было немало. Так и сейчас, среди православных публицистов имеются как те, так и другие. Однако Русская Православная Церковь в самое последнее время однозначно высказалась в пользу отмены смертной казни: “Отмена смертной казни дает больше возможностей для пастырской работы с оступившимся и для его собственного покаяния. К тому же очевидно, что наказание смертью не может иметь должного воспитательного значения, делает непоправимой судебную ошибку, вызывает неоднозначные чувства в народе. Сегодня многие государства отменили смертную казнь по закону или не осуществляют ее на практике. Помня, что милосердие к падшему человеку всегда предпочтительнее мести, Церковь приветствует такие шаги государственных властей. Вместе с тем она признает, что вопрос об отмене или неприменении смертной казни должен решаться обществом свободно, с учетом состояния в нем преступности, правоохранительной и судебной систем, а наипаче соображений охраны жизни благонамеренных членов общества”. (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М.:Изд. Московской Патриархии. 2000, с 98.)

Российское общество в целом мало обеспокоено проблемой смертной казни. Причины этого выходят за рамки нашего рассмотрения, ибо нас интересует сегодня иной вопрос. Является ли смертная казнь с христианской точки зрения преступлением, или она оправдана? Должен ли христианин выступать против смертной казни, с Евангельской позиции? Говорит ли Библия в целом, и Новый Завет в частности, против смертной казни или допускает её? Должна ли Церковь исходя из Новозаветного понимания христианской нравственности и человечности выступать против смертной казни?

Эти вопросы являются сутью ведущейся уже почти двести лет в русском обществе полемики. Есть противники смертной казни и есть её сторонники. И те, и другие являются христианами, членами Церкви. И те, и другие находят для своих аргументов как библейские, так и нравственные, как святоотеческие, так и богословские основания. Парадоксально, но факт: в православном мире существуют противоположные позиции по вопросу о смертной казни. Сторонников никак не меньше, чем противников. И, как ни странно, аргументы сторонников смертной казни многим кажутся убедительными.

На чем основаны аргументы сторонников смертной казни (речь идет о полемике в православной среде)? Во-первых, на государственнических интересах, которые оказались частью менталитета советского человека. Во-вторых, на страхе перед растущим числом убийц и насильников. В-третьих, слабым богословским и обще христианским образованием. Иными словами, у сторонников смертной казни есть несколько причин для такой позиции. Эти причины имеют нравственные, социальные и духовные основания.

С одной стороны, понятно, что общественная обстановка вызывает страх у обывателя, и этот страх превращается в агрессию, по психологическому закону. Христианская нравственность преодолевает такой страх. Но в условиях пост советского сознания христианство не имеет той силы, которая может победить пороки мира сего. Агрессия побеждает и оправдание смертной казни находит новых своих сторонником, из числа испуганных растущей преступностью.

С другой стороны, превратное, нехристианское отношение к уголовному праву, к юридическим нормам, привносит в христианское сознание представление, что смертная казнь может остановить преступность. Эта мысль, никем не доказанная (как написано в “Международной амнистии”[1]), и ложная с христианской точки зрения, упорно пропагандируется в обществе, и повторяется в христианской среде.

Для русского православного сознания, по известным историческим причинам, свойственно придерживаться центристских, государственнических взглядов. Это связано со средневековой надеждой на государство и государя, которые могут быть политическими и военными защитниками православия. В ответ на это упование, русское христианство всегда бессознательно готово поддержать государство в его собственно государственных функциях, в том числе, и судебно-исполнительных. Автору часто приходилось слышать, и не только из уст обывателей[2] и но и из уст просвещенных богословов аргументацию не имеющую ничего общего с христианской, но собственно административно-государственную. Здесь применение смертной казни признается необходимым не по евангельским, и не по духовным соображениям, а по целесообразным, с точки зрения обуздания преступности. Мы можем назвать такую позицию, как уступку христианского сознания - сознанию секулярному. Это имеет место и по другим этическим и нравственным вопросам.

И еще одна сторона аргументации сторонников смертной казни – библейская. Действительно ли Библия запрещает казнить преступников. Это самый сложный вопрос, на который на нужно ответить сегодня, хотя, заранее надо сказать, на него нет прямого и простого ответа. Проблема заключается в том, что, по нашему мнению, ответ на этот вопрос не лежит на поверхности. Он требует не формального анализа Библии и христианского вероучения

В полемике со сторонниками смертной казни нам предстоит ответить на несколько конкретных вопросов: Первый можно назвать нравственным: Можно ли смертной казнью остановить тяжкие преступления? Является ли смертная казнь достойным нравственным наказанием убийцам и насильникам или нет? Может ли быть смертная казнь принята человеком, как норма бытия?

Второй вопрос, касается христианской оценки смертной казни. Есть ли в Библии твердые указания на греховность смертной казни, как спрашивают сторонники этой меры? Действительно ли христианство по своему вероучению является противником смертной казни? Как охарактеризовать смертную казнь с христианской точки зрения?

И, наконец, третий вопрос. Какова христианская нравственность? Что такое христианский гуманизм? Может ли верный Христу человек отстаивать сохранение смертной казни?

Это главные вопросы, на которые должна ответить Церковь, христианин, богослов, антрополог. Это - вызов современного мира нам христианам и ученым.

2. Экзегетический аспект.

Ко всякой богословской проблеме принято подходить с библейской меркой. Христианство не может не утверждать свою мысль на Библии. Мне, как христианину, крайне важно понять, могу ли я, основываясь на Библии, сказать нет смертной казни.

Библейское понимание жизни и смерти, убийства и казни разноречиво, и на первый взгляд не однозначно, и даже противоречиво. С одной стороны “Не убивай” (Исход 20,13), с другой Господь предавал в руки израильтян целые народы, то 12 тысяч, то 20 тысяч и более, в один день (см. также Числ. 25.5; Лев 20.15; Втор. 13.9; Суд 8.20; 2Цар 1.15).

Действительно, Ветхий Завет впечатляет современного читателя (ибо современный читатель – по происхождению сознания своего – христианин-гуманист) “жестокостью” Яхве, Который предает целые народы на смерть руками человеков. Более того, именно Господь утверждает норму справедливости “око за око, зуб за зуб” (Лев. 24, 20). Это норма антропоцентрична: не Господь карает, а человек, хотя и по воле Господа. Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его; кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию (Быт. 9. 5-6). Не оскверняйте земли, на которой вы [будете жить]; ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего ее. Не должно осквернять землю, на которой вы живете, среди которой обитаю Я; ибо Я Господь обитаю среди сынов Израилевых. (Числ. 35, 33-34). Очевидно, что апологетам смертной казни Ветхий Завет доставляет более чем убедительные доводы. И если бы мы стояли на иудео-ветхозаветной основе, то нельзя было бы даже поставить вопроса об отмене смертной казни, как нормы наказания. Именно смертная казнь становится справедливым наказанием согласно Ветхому законодательству.

Однако даже в Ветхом Завете встречается осуждение мстительности, и в том числе воздаянием смертью за смерть. Вводится нравственная норма, отрицающая праведность мести. Это весьма важно, так как месть часто главный эмоциональный мотив сторонников смертной казни. Не говори: `как он поступил со мною, так и я поступлю с ним, воздам человеку по делам его. (Притч. 24, 29). Автор Притч явно не уважает мстителя, в нем нет праведности Духа, хотя есть праведность закона. Мстительный получит отмщение от Господа, Который не забудет грехов его. Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои. Человек питает гнев к человеку, а у Господа просит прощения; к подобному себе человеку не имеет милосердия, и молится о грехах своих; (Сирах. 28, 1-5). Итак, месть есть грех, и потому требуется иная нравственность. И она есть Завет Новый.

Мы должны констатировать, что Ветхий Завет действительно не только оправдывает смертную казнь, но и законодательно её предписывает. И потому обращение к Священному Писанию Ветхого Завета в поисках ответа даст подтверждение сторонникам смертной казни. А если мы встречаем христианина, оправдывающего смертную казнь, то он явно опирается на Ветхий Завет. Можно сказать еще так: религиозное оправдание смертной казни может быть основано на Ветхозаветном понимании. Также говорится основополагающем документе РПЦ: “Особая мера наказания – смертная казнь – признавалась в Ветхом Завете. Указаний на необходимость ее отмены нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви”. (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М.:Изд. Московской Патриархии. 2000, с 98.)

Однако исторически Ветхозаветное понимание мира и человека уступает свои права Новому Завету. Что Ветхий закон исчерпал свою силу, отчетливо говорит апостол Павел: Но мы знаем, что закон, если что говорит, говорит к состоящим под законом, так что заграждаются всякие уста, и весь мир становится виновен пред Богом, потому что делами закона не оправдается пред Ним никакая плоть; ибо законом познается грех. Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки (Рим. 3, 19-21). Потому что конец закона - Христос, к праведности всякого верующего (Рим. 10, 4). Если мы христиане, то не можем принять власть закона, но должны искать благодати. И в решении вопроса о смертной казни, мы также должны искать благодатного решения. Не решения о справедливости, а милосердного решения.

Такая благодать и истина пришли только через Иисуса Христа: ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа. (Ин 1. 17)

То, что Новый Завет приходит на смену Ветхому, меняя нравственные приоритеты, говорено уже многажды. Апостол Павел часто писал в посланиях о Христе: Говоря `новый', показал ветхость первого; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению. (Евр. 8, 13). А также Евр. 9, 24-26; Рим. 3, 19-21; Иными словами, закон уступает место новым нравственным нормам: любви, прощению, снисхождению, кротости. Причем отрицание идет не противоречащее, надстраивающееся. Новая норма представлена Спасителем, как нечто несравненно высшее. В Нагорной проповеди Христос говорит “Слышали” что говорит пророк (Моисей)?, “а Я говорю вам”. Эта формула повторяется шесть раз. Спаситель на каждую значимую в законе Моисееву норму дает Свою, Новую, норму любви. От этой минуты заповедь справедливости “око за око”, по апостолу Павлу, оказывается “ветхостью”. Более того, апостол неоднократно повторяет: власть закона прошла, наступила эпоха благодати. Это в том числе означает и перемену в справедливости. Новозаветное понимание справедливости не в воздаянии злом за зло, а в преодолении зла добром. Но это возможно только в любви.

Эпоха Нового Завета, конечно, не противоречит справедливости между людьми; справедливости закона, справедливости суда, справедливости власти. Новый Завет не отменяет справедливости. Новый Завет не отменяет суда, власти, права. Новый Завет открывает возможность установить между людьми новые, а вернее первозданные отношения. Хотя эти отношения превосходнее всех возможных, однако, Спаситель не предлагает построить на их основе нового общества или государства, как это могло бы показаться сторонникам революций. Господь все оставляет людям, и их государство, и их справедливость. Но говорит, как бы, можно жить иначе, и это жизнь вечная и истинная.

Новый Завет открывает высшую реальность – любовь, как основу жизни человека в Боге. Именно любовь становится новой религиозной нормой, а не закон или справедливость, хотя и закон и справедливость остается в отношениях людей. Здесь важно подчеркнуть, что христианство не отрицает общечеловеческих норм. Христианство открывает перед человечеством иные, высшие нормы. Эти новые нормы не могут заменить законы, не могут заменить справедливости, если люди остаются в реальности человеческих отношений. Но если человек вступает, или хочет вступить в реальность высшего порядка, в Царство Божие, Которое только и может быть целью христианской жизни, то он должен отречься от “ветхого” и принять Евангельское как новую норму.

Новый Завет говорит не только о Царстве Божием. Есть в нем и о жизни людей, хотя и не много. Христос оставлял место и власти, и суду, и справедливости, хотя это и не было целью Его проповеди, в Его миссии. Принцип кесарево кесарю, а Божие Богу (Мф 22, 21), не отменяет “кесарево”, и не заменяет его “Божиим”. Евангельский принцип – разделение духовной сферы жизни человека, межличностных отношений, и сферы общественно-государственной жизни. Нет никакой необходимости, и, более того, несовместимо с духом Божиим, следовать в духовной жизни государственным законам, а уж тем более законам Уголовного Закона. Человек должен жить духовными законами, законами любви и прощения, А государство может оставаться в своей сфере.

Новый Завет говорит нам о силе власти, о её значении. Власть имеет подлинную нравственную силу. Власть может наказывать, и подчинятся власти есть такая же необходимость, как и во все прежние времена. Евангелие не отменяет необходимость власти, не отменяет необходимости суда. Но это норма социальная, а человеческая, и тем более религиозная норма – любовь. Она превосходит норму закона. Нагорная проповедь Спасителя во всем ставит новую, религиозно духовную норму выше закона.

Спаситель привнес и новый суд – суд высший, Божий. Этому суду Он отдает предпочтение, но не отменяет суд земной. “…Кто поставил Меня судить или делить вас? (Лк. 12, 14). Это не просто отказ Спасителя судить людей, но отказ судить их земным судом. Также Он отказался судить блудницу (Ин. 8, 7-11). Более того, Сам спаситель говорит, что не пришел Он судить мир: Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него. (Ин 3.17). Однако Христос все время говорил о суде, но суде ином. Суд же состоит в том, что свет пришел в мир (Ин 3.19). Итак, суд есть и будет, но суд иной, высший. И на этом суде будет решаться не земная жизнь человеков, но их участь в Царствии Его. А вот в земной жизни Христос не только не был судьей, но и осуждения не допускал.

Евангелия открывают нам множество примеров милосердия Иисуса Христа в делах явно криминальных, но Спаситель везде отказывался предавать наказанию виновных.. Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать (Лк. 9, 54-56). Спасение противоречит наказанию! Не потому ли, что смертное наказание прерывает возможность спасти, прерывает возможность покаяться?

Итак, мы находим в Новом Завете очевидную трудность для нашего вопроса: необходимость суда, а стало быть, и наказания, не отменяется Спасителем, и в то же время, суд и наказание, как нравственная норма не удовлетворяют главному вектору нравственности – любви. Желающие духовной жизни должны принять иную, нежели в Ветхом, высшую справедливость. И в этой новой справедливости не может найти себе место осуждение человека, а тем более осуждение на казнь.

Превосходство суда высшего определяет новую норму справедливости. Она состоит в том, что прощение и милосердие – есть небесная справедливость. Ибо суд без милости не оказавшему милости; милость превозносится над судом (Иак. 2, 13). Справедливо человека судить, но еще справедливее его, виновного, миловать и прощать. А прощая – любить! Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга (Ин. 13, 34). Тут необычайная духовная норма! Величайший духовный призыв к человеку! Господь говорит: по справедливости вы, люди, можете и должны судить. И судите справедливо. Но знайте, выше суда и осуждения милость и любовь. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, (Мф. 5, 44).

Итак, мы считаем, что нет в христианском понимании места осуждению человека на смерть. Не может христианин осудить другого на смерть, а тем более казнить человека. Этот вывод следует из главных духовных императивов Евангелия – прощения, покаяния, милосердия и любви.

Еще раз подчеркнем наши выводы. Если ставить вопрос так: запрещает ли Библия смертную казнь, то ответ на него будет отрицательный: Нет, Библия не запрещает смертную казнь. Более того, и Новый Завет, сами Евангелия, не содержат ничего осудительного о смертной казни. Но если поставить вопрос иначе: можно ли совместить заповеди Евангелия со смертной казнью? Ответ однозначный – нет, смертная казнь и Евангелия не совместимы. Христианство не совместимо со смертной казнью. Христианская нравственность не может уживаться со смертной казнью!

Видимая двойственность может быть удобна тому, кто ищет оправдания смертной казни, как приемлемого наказания среди христиан. Но тот, кто ищет быть христианином не по форме, не по правилам, как фарисей, кто желает быть христианином по заповедям блаженства, кто желает быть другом Христовым, для того смертная казнь не совместима с Евангелием. В его христианском сердце не может быть места примирения с такой действительностью, в которой смертная казнь является юридической нормой.

Ответив на вопрос о Библии, мы еще ищем ответов в нормах нравственности государственного устройства и общественного сознания

3. Общественный и нравственный аспект

Может ли государство приобрести внутреннюю устойчивость, мирную жизнь с применением смертной казни? Можно ли навести порядок в стране с помощью смертных приговоров? Или же конкретнее, принесет ли России применение смертной казни победу в борьбе против экстремистов, бандитов, террористов? Наш ответ – нет!

Глупо надеяться, что отчаянных головорезов, которые пошли на террор от кровопролитного воспитания, от жесткости жизни, остановит перспектива смертной казни. Смертная казнь, по нашему мнению может напугать только обывателя, который как раз и не нуждается в запугивании. Ни ваххабиты, которые воспитаны в духе самопожертвования, ни убийцы, уже имеющие кровавый опыт, ни маньяки, вообще не боящиеся смерти из-за повреждения сознания – никто из этой категории преступников смертной казни не боится. А значит на 80 % запугивающие действие такой меры – есть обман или самообман.

Еще одна часть преступлений вообще не может быть предупреждена строгими мерами – это бытовые, случайные и преступлении совершенные в состоянии аффекта. Во всех подобных ситуациях преступник не может сопоставить свои действия с возможным наказанием. Перспектива суда вообще не входит в момент преступления в сознание преступника, а значит и в этом случае угроза применения смертной казни не может принести желаемых результатов.

В чем тогда смысл смертной казни? Вот главный вопрос, который мы хотим поставить в этом разделе. Что осуществляет суд, когда выносит приговор? Акт справедливости, уравновешивающий преступление? Но всякое убийство вносит новое не равновесие. Как уравновесить его?

Смертная казнь часто воспринимается как мера обуздания тяжкой преступности. Но тогда казнимый человек становится лишь жертвой дидактики, страшной педагогики, заложником преступлений других. Многие казни оправдываются этим аргументом: необходимо быть жестоким и казнить преступника, что другим было неповадно. Значит, смертная казнь в этом случае теряет смысл восстановления справедливости, но становится наглядным пособием для других. Казнимый оказывается уже не субъектом права, суда, не субъектом людских отношений, но только вещью воздействия на других. Такая “педагогика” сама представляется безнаказанным преступлением.

Но чаще всего, людьми, оправдывающими смертную казнь движет месть, как греховная страсть души.

Не является ли смертная местью, прикрытой всеми прочими аргументами? “Церковь, не становясь судьей человеку, преступившему закон, призвана нести попечение о его душе. Именно поэтому она понимает наказание не как месть, но как средство внутреннего очищения согрешившего”. (Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. М.:Изд. Московской Патриархии. 2000, с 96.) Действительно, как часто самосуд или суд толпы бывает просто местью, движимой эмоциями, а не справедливым рассуждением. Месть гневная, в которой кипит крайняя скорбь по потерянному близкому, дорогому человеку, горечь обиды, ненависть, злоба и прочие человеческие эмоции, часто бывает единственной и всепоглощающей силой, стоящей за аргументацией смертной казни. Сколь много приходилось автору встречаться с защитниками смертной казни, столь же часто оказывалось, что именно месть и была нравственным аргументом такой позиции.

Месть оказывается естественным нравственным правосудием. Особенно дети с очевидностью показывают своё сознание нравственного наказания как мести. В представлении такого детского понимания справедливости преступник по справедливости должен пережить, поплатится, тем же, что и жертва. В сознании большинства, наказание должно быть таким же, как и само преступление. Это вполне согласуется с Ветхозаветным “око за око, зуб за зуб” (Лев. 24,20). И это можно сказать народное понятие о справедливости, простое, но не Евангельское. Но и Ветхий Завет имея закон (Лев. 24, 20), отдавал должное милости: Мстительный получит отмщение от Господа, Который не забудет грехов его. Прости ближнему твоему обиду, и тогда по молитве твоей отпустятся грехи твои. Человек питает гнев к человеку, а у Господа просит прощения; к подобному себе человеку не имеет милосердия, и молится о грехах своих; (Сирах. 28, 1-5). Месть не превосходит, но уступает по нравственной правде милости, что и проповедано в Нагорной проповеди: Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; (От Матфея 5). Здесь перелом нравственного закона. Здесь совершенно новое отношение. Господь Иисус Христос вносит новое отношение к преступлению, к злу – непротивление.

Вне сомнения, христианство вносит такую нравственность, которая противостоит мстительности. Ведь месть – это нежелание прощать. А Христос ждет нашего прощения! Стало быть, месть есть грех, и не может оправдывать судебную позицию. Христианский суд не должен руководствоваться мстительностью ни при каких обстоятельствах, и ни в какой степени.

То же самое должно сказать и о страхе. Страх не может быть успешным воспитательным средством. Однако весьма часто страх используется как воспитательный мотив. В суде, в школе, в армии, в обществе. Так или иначе, страх становится движущей силой социальных отношений. А ведь страх есть греховная страсть. Не страх Божий – трепет стояния перед Богом, никогда не ведущий к жестокости. Но страх, лишающий человека здравого смысла, самообладания, достоинства. Именно поэтому многие преступления и совершаются от страха (в том числе и убийства). Страх искажает сознание и разум. И потому на страхе не может быть основана исправительная педагогика.

Таким образом, месть и страх, как греховные страсти человека, не могут быть нравственными, и должны быть исключены из аргументации смертной казни.

Очень часто, противники смертной казни говорят о цене судебной ошибки. Действительно, смертный приговор, если он вынесен по ошибке, по оговору, по злому умыслу, сам становится страшным преступлением. В истории юриспруденции каждой страны таких примером более чем достаточно. Нам остается добавить только оценку духовную. Ошибка суда, вынесшего смертный приговор, преступление столь страшное, что оно затмевает вообще все справедливые решение, вообще перечеркивает всю справедливость, и потому стоит всех преступлений подпадающих под смертный приговор Уголовного Кодекса. Только возможность судебной ошибки делает смертную казнь с духовной точки зрения недопустимой, как ошибки, имеющей страшную цену!

Любой другой приговор может быть компенсирован, смягчен, но этот. Здесь не может быть возврата. Смертная казнь, как бытийственый акт выходит на иной онтологический уровень, где нет и не может быть никакой компенсации и облегчение участи. Это приговор в котором человек исключается вообще из сферы человеческих отношений, ставится вне мира.

Здесь следует сказать о судьях и палачах. Смертная казнь, как ни какая другая, накладывает на судей и исполнителей невыносимую ответственность, если они не отказываются её принимать. Если смертная казнь остается в арсенале судов и исполнителей, то на последних ложится чрезвычайная ответственность, которую никто не хочет, по видимости, с ними более разделить. А между тем, эта ответственность лежит на всех, на всем обществе, на всем государстве. И если смертная казнь не будет отменена, то на всем обществе будет лежать неотвратимая ответственность за жестокие нравы.

Наконец, само общество, в котором смертная казнь используется, или только возможность её имеется, воспитывает убийц, если содержит и воспитывает палачей. Смертные приговоры выполняют люди, которые становятся по воле государства и общества штатными убийцами. Даже смертные казни через дозы наркотиков и снотворных, в которых, по видимости нет страданий жертвы, имеют своих исполнителей – палачей, как бы их не пытались оправдать либеральные нравы. Палач есть палач. И это другой человек. Он, во-первых, сам для себя иная, личность-изгой, а, во-вторых, и для общества он пария. Н.С. Таганцев[3] приводит мнения русского гуманиста А.Ф. Кистяковского [4]: “… для европейского жителя обязанность палача составляет предмет ужаса и отвращения; палач—это лицо отверженное, одно прикосновение к которому считается осквернением, преступник легче может возвратиться в лоно общества, которое его извергло, и примириться с ним, чем палач”[5].

Еще раз хочется усилить тезис об общественной ответственности за наказания, за исполнение судебных решений. С христианской точки зрения никто в обществе не устранится от ответственности за судебную и карательную системы государства. Мы все в ответе за каждое судебное решение, за каждый приговор. Именно христианство ставит нас в такое ответственное положение. Это ставит и перед христианами вопрос об отношении к судам и приговорам. Если Церковь призывает нас к ответственности, за все, что происходит в стране и обществе, то мы должны разделять её и в отношении к судам, к праву. Однако в России это натыкается на уникальное для Европы препятствие.

В России, как известно Церковь отделена от государства. Это отделение оказалось реализованным, в том числе и в области судопроизводства. Ныне Церкви позволено окормлять заключенных, но влиять на суды, на следствие ни при каких обстоятельствах недопустимо. Ни один государственный чиновник, ни один судья, даже не пожелает прислушаться к голосу Церкви или пастыря. Более того, в обществе есть твердое убеждение, что Церкви вообще нечего делать в этих вопросах. Самое большое, что было бы дозволительно, так это исповедь смертника или осужденного.

Вообще в России не принято использовать мнение Церкви, в каких бы то ни было общественных или государственных вопросах, так что и вопрос об отмене смертной казни обсуждается, если это можно так назвать, вне христианского контекста вообще, вне участия Церкви. Мы убеждены, что это не только ошибка, но и историческое преступление.

Представляется весьма важным включение в общественный диалог мнения Церкви. Церковь могла бы добавить весомую долю в строительство государственного устройства, решив многие социальные проблемы мирным и нравственным путем. Представляется, что русское православие обладает немалым опытом, позитивным потенциалом, авторитетом, и настоящим христианским гуманизмом, как основой социального примирения и сотрудничества. Однако все это остается не воспринятым и неиспользованным.

Еще один христианский аспект государственно-юридической системы – сам преступник. Ведь он человек, имеющий свои человеческие права. Общественный гнев, обращенный на преступника, которого подозревают в страшных преступлениях, обычно по слепоте толпы, лишает преступника его человеческих прав. А между тем именно христианству и Церкви следует отстаивать при любых обстоятельствах такую позицию общества, и, стало быть, государства, при которой никто не забудет о правах самого грешного человека и самого злого преступника. Даже юриспруденция исходит из презумпции невиновности, которая предполагает право человека на суд, ведь именно суд устанавливает виновность, а значит, преступник имеет юридические права. Но это только государственная, юридическая позиция. А позиция Церкви должна идти дальше: если судом учитываются юридические права преступника, то тем более христианским обществом должны охраняться человеческие, во всем христианском понимании этого слова, права. Но смертная казнь, не лишает ли человека его человеческих прав, коль после исполнения её человек перестает быть человеком? Нельзя не согласится с Международной Амнистией: “Смертная казнь - это полное отрицание прав человека. Она нарушает право на жизнь, которое заложено во Всеобщей декларации прав человека”[6]. Христианство утверждает, что смертная казнь, а не смерть вообще, есть лишение человека его жизни. Смертная казнь есть покушение на жизнь человека, на священный Божий дар. Такая постановка вопроса переводит нас из области социологии и этики в план антропологии.

4. Антропологический аспект.

Жизнь есть божественный дар человеку. Жизнь дана человеку, как личностному существу, то есть свободному и суверенному существу, который не только может, но и должен быть сувереном своей жизни. Единственным владельцем своей жизни является личность, то есть человек, свободно принявший свою жизнь, как дар, как свое бытие.

Жизнь не право, но реальное бытие. (Здесь мы не противоречим юридическому определению, но вводим высшее понятие, которое возвышает христианство над общественной моралью.) И потому говорить, что человек имеет право на жизнь означает, что жизнь можно рассматривать как абстрактное право. Это есть отчуждение жизни от человека. Абстрагирование жизни приводит к потере её смысла. Ибо жизнь имеет реальный смысл, а право - абстракция. Право есть только абстракция, используемая в философии и юриспруденции, в науке, а не в жизни.

Христианство должно отстаивать такое понимание человека, в котором реальность не подменяется абстракциями. В нашем случае подмена жизни правом на жизнь приводит к отделению жизни от человека. Ведь если верно утверждение, что человек обладает правом на жизнь, то и после смерти это право от него не отторгается. Жизнь отнять можно, а право нельзя, ибо оно есть фантом.

Более того, мы должны утверждать такое учение, в котором человек должен быть признан единственным сувереном, не могущим доверить свою жизнь никому, кроме Бога. Никто, ни государство, ни Церковь, ни медицина, ни родители – никто, не может, хотя бы даже абстрактно, рассматриваться как правопреемники жизни человека. Человек не может никогда передать свою жизнь в чьи-то руки или в чью-то ответственность, кроме Бога. Напротив, такое сознательное передоверие жизни кому-то должно рассматриваться как дьявольский договор (союз с дьяволом, например – Фауст).

Иное дело самопожертвование. Здесь человек является как раз свободным распорядителем своей жизни, исходя из своих религиозных, духовных или нравственных ценностей. Жертва есть акт свободы. Но отдание своей жизни в руки третьего лица есть не пожертвование, а предательство Бога, как Творца (см. например, Кириллов в “Бесах” Достоевского).

С другой стороны, христианство не ставит биологическую жизнь человека как абсолютную ценность. Мы рассматриваем жизнь как жизнь вечную, жизнь в Боге, где биологическая жизнь является, хотя и важнейшей, но только частью личной человеческой истории. Но именно она, жизнь человека, в полноте, в единстве души и тела, и была сотворена Богом

Итак, мы считаем, что жизнь не отделима от человека. Бытие человека, как психофизического и духовно-телесного существа, есть жизнь. Так создан человек Богом. Это его единственно достойное бытие. Однако грехопадение изменило самые основы бытия – явилась смерть, и смерть исказила бытие.

Как известно в христианской антропологии смерть рассматривается в двух реальностях, как смерть биологическая, то есть отделение души от тела, и как смерть духовная – отделение души от Бога. Смерть вторая - более страшная. Как писал святитель Григорий Палама "Как отделение души от тела есть смерть тела, так отделение Бога от души есть смерть души. Именно смерть души есть смерть в настоящем смысле этого слова"[7]. Трагизм смерти духовной в её запредельном значении. Смерть биологическая, еще не значит смерти вечной. Смерть духовная представляется христианам именно таковой.

Смерть вообще есть акт самый трагичный в человеческой истории, это антитеза творению. Именно смерть есть отрицание ценности человеческой жизни. Именно смерть есть последний акт земной жизни. Именно смерть не имеет исключений. Именно смерть вызывает страх у всех людей.

Смерть может исказить черты человека. Страх может сделать его уродом, больным. От страха смерти люди сходят с ума. Страх смерти искажает весь строй духовной жизни человека. Страх смерти может толкнуть человека на самые страшные преступления. Смерть есть духовная катастрофа человека. Ей нет меры. Ей нет оправдания.

Глубину смерти нельзя понять. Но приближение к ней, к тайне жизни перед смертью, приоткрывает эти глубины. Русский христианский философ Н.А. Бердяев писал: “Прохождение через смерть есть прохождение через абсолютное одиночество, через разрыв со всеми. ... [и разрыв с Богом, хоть на краткий миг???] Смерть есть разрыв с всей сферой бытия,... абсолютное уединение. Но проблема смерти в том, есть ли это одиночество окончательное и вечное, или это есть момент в судьбе человека, в судьбе мира, в судьбе Бога. И весь парадокс смерти в том, что это уединение... есть результат выброшенности существования в падший мир, ... Последнее рабство человека есть рабство смерти...”[8].

Однако смерть биологическая приходит людям по-разному. Привычно рассматривать естественную смерть и неестественную. Смерть неестественная может быть насильственная и случайная (несчастный случай). А смертная казнь, в этом ключе, есть смерть насильственная, произвольная, запланированная. Смертная казнь есть общественный или государственный акт против жизни человека. Согласно Бердяеву (см. выше), смертная казнь ввергает человека против его воли в “рабство смерти”. Приговаривая человека к смертной казни, суд приговаривает личность к рабству смерти, к рабству смерти еще при жизни. Осужденный на смерть человек становится рабом смертной болезни. Суд приговаривая человека к смерти не убивает его, как должно было бы думать из принципа равенства, как равное за равное. Суд отправляет человека (преступника, но человека) в некий средний мир. Не жизнь уже, но и не смерть еще. Смертная казнь есть мир рабства смерти, Смертный приговор есть продажа человека обществом и государством в рабство смерти.

Убийство – величайшее из преступлений. Оно посягает на то, что не принадлежит ни одному из людей, обществу, государству, на жизнь. Жизнь принадлежит только человеку. Убийство есть не только преждевременная смерть, не только ужас смертной муки, муки внезапной, не только утрата жизни, утрата близких, любимых. Убийство есть покушение на Бога. Ибо только Бог есть Автор жизни, Даритель, Творец, Отец!

Однако убийство убийству – рознь. Убийство в бою – для жертвы посмертная слава и горький конец, для убийцы – честь победителя, разбавленная, пусть и самыми слабыми, но муками совести.

Убийство случайное – для жертвы катастрофа, для убийцы – суд, часто тюрьма, и муки совести.

Убийство произвольное, задуманное – злодейство, мерзость перед Богом, проклятие людей, вечная мука!

Смертная казнь есть самое тяжкое из убийств. Оно соединяет в себе все прежде названные признаки убийств: злодейство, мерзость перед Богом, проклятие людей, вечная мука, для жертвы катастрофа, мучение ожидания, извращение жизни. Но смертная казнь еще и полное попрание прав, чести, достоинства, покушение на свободу, на Божие призвание. Смертная казнь, как смерть не имеет никакой “ценности”, какую может иметь смерть добровольная, как подвиг, как жертва, как смерть в бою. Смертная казнь – это позор, проклятие.

Как христиане, мы склонны видеть в смертной казни более духовные и антропологические черты, нежели социальные и нравственные. И потому на первое место мы ставим вопрос: как оценить состояние человека приговоренного к смертной казни? Мы называем смертную казнь – казнью души.

Казнь души – преступление иного порядка, чем умерщвление тела. Это преступление не против смертного тела, а против бессмертной души. Это покушение на Бога. Как убийца покушается на Божие творение, так и приговаривающий другого к смертной казни покушается на Божественный дар. Но казнь души, это не просто пытка, которой подвергается преступник (а преступник это человек), это акт религиозного убийства человека, акт отрицания его богочеловеческого достоинства. Смертная казнь – это преступление против образа Божьего в человеке, отрицание его. Смертная казнь есть всегда подражание Пилату предавшего Богочеловека, а смерть.

Иисус Христос тоже подвергся казни души. И эта казнь началась еще до суда синедриона и суда Пилата, началась в Гефсиманском саду. Гефсиманское борение – есть борьба Личности Богочеловека с казнью, со смертью. Кто же выдержит её, если и Христос – Бог, кровавым потом заплатил за это борение. Святые мученики, шедшие на казнь славили Господа, но и те трепетали, и Господь укреплял их. Казнь души есть, таким образом, одно из жесточайших истязаний и преступлений против духа человека, и, разумеется, против его жизни.

Таким образом, смертная казнь есть духовный акт. Акт отрицания божественного достоинства жизни, акт отрицания духовного суверенитета человека, отрицания образа Божьего в человеке. Такой вывод делает невозможным соединить христианское мировоззрение и оправдание смертной казни. Христианин не может не выступать против смертной казни. Христианское государство не может не искать такого образа наказаний преступников, где смертная казнь будет исключена. И христианские Церкви должны протестовать против смертной казни, должны инициировать процесс запрета смертной казни и исключения его из судебного обихода государств.

Смертная казнь не есть только смерть, умерщвление тела. Это – преступление, стоящее в ряду тяжких преступлений человечества. Преступление против человеческого достоинства, против его личности. Смертная казнь – это тяжкое преступление для христианина. Мы считаем, что христианин не может ни голосовать за смертную казнь, ни выносить смертный приговор, ни приводить его в исполнение.


[1] "Имеющиеся факты, …, не подкрепляют справедливость утверждения, что смертная казнь является более эффектив-ным средством сдерживания преступности, чем другие меры" Международная амнистия. См.: http://www.amnesty.ru/camp_deadpenalty.shtml
[2] Интересно отметить, что автору не раз приходилось убеждаться, что в православной среде, наверное, большая часть верующих поддерживает сохранение в Уголовном Кодексе смертной казни. Так, например, среди студентов нашего Уни-верситета, лишь несколько человек заявили себя противниками смертной казни. Большинство студентов выступили сторонниками того, чтобы смертную казнь не отменять, боясь разгула преступности и настаивая на идее справедливого возмездия. Автору еще много раз с горечью приходилось убеждаться, что большинство православных соотечественни-ков являются сторонниками смертной казни.
[3] Николай Степанович Таганцев (1843-1923), русский юрист, криминалист, христианский гуманист.
[4] Александр Федорович Кистяковский (1833-85) - известный криминалист, ординарный профессор Киевского универ-ситета. Области уголовного права и уголовного процесса принадлежит большая часть трудов этого ученого. "Исследо-вание о смертной казни" - магистерская диссертация, защищенная в 1867 г.
[5] Таганцев Н.С. Оценка смертной казни как наказания. /Смертная казнь в европейских законодательствах/ http://lawportal.ru/doc/document.asp?docID=18364, С.-9. (Кистяковский, с. 272).
[6] http://www.amnesty.ru/camp_deadpenalty.shtml
[7] Цит. По: Архм. Киприан Крен. Антропология Григория Паламы. М.: Паломник, 1996. С. 406
[8] Бердяев. Н.А. Философия свободного духа., М "Республика"1994, С.266, 273.

© Священник Андрей Лоргус
Ректор "Института христианской психологии"


© 2010 Институт христианской психологии
Разработка сайта - «Арефа»