Фигдор Г. Дети разведенных родителей: между травмой и надеждой

5. РАННЕЕ ТРИАНГУЛИРОВАНИЕ И ПРОЦЕСС ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ

5.1. Значение раннего триангулирования

Вспомним еще раз об «отчуждении» Михи (с. 114 и далее), которое говорило о том, что он совокупность приятных, но в то же время порою и неприятных переживаний интегрировал в представление об одной персоне, персоне матери. Через несколько дней или недель эти же реакции можно обнаружить и при непоявлении отца. (Время первого отчуждения зависит в большой степени от интенсивности отношений отца к младенцу.) (СНОСКА: Разумеется, эти последствия относятся к шагам развития репрезентации объекта в раннем детстве в семьях с (статично) определенным распределением ролей между матерью и отцом и другими персонами). Тот факт, что младенец улыбается отцу, Абелин (1971, цит. по Ротманну, 1978) характеризует как знак, указывающий на то, что тот научился уже отличать отца от матери. Но это в сущности означает, что мать, вернее переживания (и соответствующие ожидания), связанные с представлением о матери (первое объектоот-ношение), получили «второе лицо», «вторую фигуру». Или иначе, младенец признает мать и отца как одно целое, внешне различные персоны тем не менее объединяют общие качества. Вначале отец является не чем иным, как «другой матерью», и наоборот, в переживаниях, связанных с матерью, содержится нечто, связанное с отцом, а также и с другими персонами.

Другая характерная черта этого периода: ребенок в этом возрасте способен в одно и то же время вступать в отношения только с одной персоной. Сколько бабушек, теть и отцов чувствовали себя ранеными по той причине, что маленький ангел, который минуту назад лучезарно им улыбался, не хочет больше смотреть в их сторону, потому что мама опять появилась в комнате. С этим феноменом связано и то, что младенцу так трудно дается вдруг перейти от матери к другой персоне. Даже, если эта персона «хорошо ему знакома», в этот момент он не испытывает к ней никакого внутреннего отношения и не ощущает ничего, кроме горечи ухода от матери. Но разлука может и наоборот произойти беспроблемно, если бабушка покровительственно перенимает в данный момент роль матери в интеракции «мать-ребенок» так, что непрерывность (материнского) отношения к объекту остается ненарушенной. Если это происходит, то мать может спокойно удалиться и совсем не обязательно делать это тайком и бесшумно.

Во всяком случае дети начинают дифференцировать свое отношение к объекту. Поскольку младенец умеет опознавать мать и отца как целую персону и все же внешне их различать, он начинает каждому из них приписывать «объективную» разницу в том, как они с ним обращаются: отец разговаривает с ним иначе, чем мать, по-иному реагирует, играет в другие игры и ребенок начинает в свою очередь предъявлять к матери и к отцу разные требования и связывать с ними различные ожидания, благодаря чему отец — чаще всего к концу первого года жизни — превращается в самостоятельный, отличающийся от матери объект. Таким образом, отец остается существовать и тогда, когда младенец занят с матерью. Или он приветствует пришедшего домой папу, не забывая в этот момент о существовании матери. И он начинает учиться одновременному общению с двумя персонами.

Но триангулирование не просто привнесение «второго отношения к объекту». (В основе своей следовало бы говорить о трех объектоотношениях — отношении к матери, отношении к отцу и отношении к обоим родителям вместе.) Это соотношение создает новое равновесие, внутрипсихи-ческую систему или «структуру», по выражению Ротманна (1981), нечто, что всегда влияет на создание или изменение объектоотношения к одному из родителей (СНОСКА: Концепт триангулирования показывает, что психоаналитическое и «систематическое» мышления не являются взаимоисключающими. Что же касается представителей системно-семейно-терапевтической школы, то с психоаналитической стороны, конечно, возможности понимания распространяются только на тех ее представителей, которые готовы воспринимать «внутрипсихическую систему», а не ограничиваются лишь внешними образцами отношений и поведения). Функция освобождения от обязанностей третьего объекта, которую мы наблюдали выше на примере Кристиана (с. 94), является одним из следствий триангулярной системы объектоотношения. И мы видели, насколько удаление этого третьего объекта, отца (вместе с другими обстоятельствами), способствует возрастанию вытекающих из развода страхов разлуки и расплаты, так что приобретенная система обороны не в состоянии их преодолеть.

Обобщая работы Малера, Гринакр, Винникота и др., Рот-манн (1978) указывает на следующую, имеющую большое значение функцию раннего триангулирования: роль отца в прохождении и успехе процесса индивидуализации во время «фазы нового приближения». Для нашей темы этот аспект тройственности необыкновенно важен по двум причинам. Во-первых, после опыта первого года жизни наступает «фаза нового приближения», которая ведет к достижению константы объекта — центральному показателю в развитии той основной структуры, удачное развитие которой, по нашему мнению, лучше всего защищает от деструктивных срывов системы обороны, которые приносит с собой после-разводный кризис. Во-вторых, речь идет о той фазе, в которую (в случае таких срывов) маленькие дети (приблизительно в шесть-семь лет) регредируют после развода. Это «оживление» прошлого происходит тем не менее без отца, который когда-то был так важен для этого процесса.

Годовалый ребенок видит себя, хотя более и не физически, но духовно и душевно симбиотически связанным с матерью. Однако, когда отец, реализованный как отдельный субъект, вступает в отношения с матерью, это симбиоти-ческое единство с матерью оказывается потрясенным, поскольку ребенок вдруг видит себя в качестве объекта, отличного от матери, исключенным из этой коммуникации (Rotmann, 1978, 1981). Но ребенок одновременно знакомится таким образом и с чем-то иным: быть другим или быть отлученным вовсе не означает оказаться потерянным. Отец подает малышу пример модели отношений между автономными субъектами. «There must be an I, like him, who wants her» — реконструирует Абелин (1975, цит. по: Rotmann, 1978) (СНОСКА: Смысловой (расширенный) перевод может звучать так: «Должен существовать (совсем независимо от мамы) «Я», который, как папа, любит маму (и любим ею)»). Путем идентификации с отцом ребенок открывает для себя возможность нового, несимбиозного отношения к матери. С этим новым чувством независимости своего существования или возможности своего существования отдельно от матери вступает он в критическую фазу нового приближения, которая отмечена конфликтом между стремлением ребенка к все большей автономии и самоутверждению, с одной стороны, и его (регрессивными) желаниями безграничной заботы матери о нем и симбиотического воссоединения с нею, с другой стороны. Этот конфликт протекает в соседстве с разнонаправленными страхами: страхом перед новым воссоединением, который ребенок может переживать как вероятность оказаться поглощенным и который усиливает его стремление к автономии, и страхом перед разлукой с матерью, перед неизвестностью, перед опасностью оказаться «вне», к чему тем не менее ребенок все же стремится. Эти ожидания, неопределенность которых частично исходит от самого ребенка, скрывает в себе значительный конфликтный потенциал в отношении к объекту, в данном случае — к матери. Противоречие и потребность в новом приближении ведут к тому, что ребенок вновь и вновь воспринимает мать с разочарованием. В результате этого он в возрасте от полутора до двух с половиной лет создает два совершенно противоположных представления о матери, одно из которых соответствует абсолютно доброму, защищающему, дающему удовлетворение объекту, но в следующий момент она может восприниматься как объект абсолютно злой, отказывающий в удовольствии, преследующий и угрожающий. В отличие от партиального отношения к объекту в середине первого года жизни ребенок хотя и знает, что у него только одна мать, но ему кажется, что существуют два противоположных существа, которые стремятся взять над нею власть. Это объясняет также и то, почему дети в это время (в так называемой фазе сопротивления) иногда столь отчаянно борются за, казалось бы, пустяковые удовлетворения или реагируют на их исчезновение как на катастрофу. И здесь дело касается не столько изначальной потребности, сколько «доказательства», что мама (все еще) остается «хорошей мамой» или возможности путем ожесточенной борьбы со «злой матерью» вновь вызвать к жизни «добрую».

В такое тяжелое для матери и ребенка время на отца возлагаются две необыкновенно важные функции. Во-первых, он предлагает себя ребенку в качестве менее «контаминиро-ванного» (заряженного) (Крис), т.е. менее конфликтного объекта, способного освободить ребенка в его конфликте желаний воссоединения и освобождения в отношении матери. Во-вторых, он выступает как представитель материнских свойств (см. выше), так и «внешнего мира», «мира иного, чем мать». Это свойство, которое уже в фазе упражнений играло столь большую роль, сейчас получает новое значение. Отец представляет собой, так сказать, надежный остров, к которому можно отважиться пристать, бежав от «материка матери». В этом случае освобождение от матери является не фактом «ухода вон», а «уходом куда-то», а именно: к (несущему в себе часть матери) отцу. Таким образом, тройственная структура отношений на втором и третьем году жизни создает для ребенка такие же важные условия для завершения процесса индивидуализации в области психики, как когда-то размещение объектов, которое дало ребенку возможность принять решение отважиться сделать первые самостоятельные шаги: от одного доверенного лица — в объятия другого. Абелин характеризует отца как катализатор для развития зрелого отношения к объекту матери, в котором на месте разделения (однажды) очень хорошего и (однажды) очень злого «образа матери» вступает интегрированная материнская объекторепрезентация, которую ребенок способен отличить от собственного представления о себе, от своих мыслей и чувств и для которой свойственны одновременно как злые, так и добрые свойства, — то, что психоанализ характеризует как константу объекта. Поскольку ребенок пришел к уверенности, что мать любит его и защищает даже в те моменты, когда она на него сердится или отказывает ему в удовольствии, то тем не менее исходящая от нее угроза удерживается в рамках. Исходя из этого, Ротманн считает триангулярную структуру отношений к объекту также условием для «созревания», что называется, требующим окончательного развития, эдиповым конфликтом. Конфликт между ревностью и любовью к однополому родителю создает, во-первых, условие для того, чтобы ребенок способен был поддерживать (не симбиозные) любовные отношения с двумя объектами, и, во-вторых, чтобы эдипов соперник был не только ненавидимым и поэтому устрашающим, но и оставался достижимым в качестве «доброго объекта». Там же, где раннее триангулирование не имело возможности развиться, на место ревности вступает, по утверждению Рот-манна, конфликт лояльности: любые отношения кажутся предательством и одновременно уничтожением других отношений. От обманутого объекта, однако, можно ожидать только мщения. Это делает предэдипально структурированные конфликты лояльности весьма угрожающими.

Если мы еще раз окинем взглядом трудности процесса развития в первые три года жизни, то увидим, что успех процесса индивидуализации зависит в известной степени от следующих важных условий:

*   Во-первых, от достаточно доброго первого объектоотношения, которое ребенок строит на первом году жизни. Если же оно не удалось, то он теряет большую часть уверенности, которая ему так необходима, чтобы постепенно освободить себя от связи с матерью и обратиться к «внешнему миру». Также появляется опасность, что ребенок прибегнет к борьбе, чтобы сохранить удовлетворение, в котором ему было отказано и придет к хотя и агрессивно окрашенной, но еще большей зависимости, в то время как «насыщенный» ребенок в высшем ощущении своих вновь приобретенных способностей (ползать, ходить) завоевывает мир в увеличивающемся отдалении от матери («фаза упражнений») (СНОСКА: Нередко дети отвечают на ранние разочарования сдвигом развития. Они бегут в определенной степени из (неверного) симбиоза в модус объекто-отношений большей автономии и дистанции от материнского объекта. Клинически это означает, что особенно впечатляющие успехи детей между 10-м и 24-м месяцами жизни прежде всего в области, служащей автономии функции «Я» (речь, моторика, контроль за выделениями), могут быть как результатом удовлетворяющего, так и разочаровывающего опыта объектоотношений. Зависимость (или иначе говоря, потеря автономии) и самоконтроль могут оказаться для таких детей (людей) постоянным источником массивных страхов (перед новым воссоединением с матерью, страхом оказаться ею «поглощенным»)).

*   Независимо от доброты первого объектоотношения к матери очень важно, чтобы в процессе конфликтов индивидуализации на втором и третьем году жизни ребенка мать могла отпустить ребенка, строя свои отношения с ним не слишком амбивалентно, т.е. без (подсознательной) агрессивной окраски; она не должна быть раздражительной, а, наоборот, постоянно проявлять терпение и источать благодушие. Необходимо, чтобы мать оставалась постоянно доступной для ребенка, также и по прошествии первого года жизни, чтобы сохранить непрерывность (еще не закрепленных) отношений в той мере, чтобы ребенок в своих попытках индивидуализации не боялся потерять ее. Даже мы, взрослые, только тогда в состоянии безболезненно расставаться, уезжать, если уверены, что у тех, кого мы любим, все в порядке и мы их не потеряем. Для уверенности в этом чувстве мы можем использовать почту или телефон. Ребенку же нужно частое, с недолгими интервалами, возвращение к матери, прежде чем он снова «отправится в путешествие».

*   В-третьих, ребенку нужен отец, уже в первый год жизни младенца необходимо его присутствие, он должен заниматься с младенцем для того, чтобы первое объекто-отношение у того могло расширяться от матери к отцу, как это уже было отмечено в качестве важного условия раннего триангулирования.

*   Физическая и эмоциональная доступность отца приобретает совсем особенное значение во время «фазы упражнений» (примерно от 8 до 18 месяцев) и «фазы нового приближения» (примерно от 18 до 30 месяцев). Слишком большая неравномерность в интенсивности отношений между ребенком и отцом или долгое отсутствие последнего подвергают опасности тройственность отношений. Таким образом у ребенка создаются трудности в использовании отца в качестве объекта разрядки напряжения и идентификации в конфликтах освобождения от связи с матерью.

*   Наконец, исследования Малера, Абелина, Ротманна и других убедительно указывают на то, какое огромное значение имеют позитивные либидинозные отношения родителей между собой для развития раннего триангулирования и как от этого зависит облегчение процесса индивидуализации. Если таких отношений нет, то у ребенка отсутствует модель и вместе с этим и представление о возможности несимбиозных любовных отношений. Итак, при определенных обстоятельствах преимущественно агрессивные отношения между родителями сигнализируют ребенку опасность, что отказ от симбиозной связи с матерью означает одновременно потерю матери как любящего объекта.

Исходя из изложенного выше, легко понять, что второй и третий годы жизни относятся к особенно критическим этапам развития каждого ребенка. Как часто отношения матери и ребенка переживают резкое нарушение непрерывности только потому, что декретный отпуск подошел к концу и мать вынуждена снова идти работать! Как часто весь груз по уходу за ребенком и воспитанию лежит на плечах матери и отцы не имеют понятия о том, какое огромное значение имеют они для развития ребенка! Второй год жизни по причине ускоренного моторного развития детей предъявляет к родителям завышенные требования со стороны внимания и терпения. Особенно к матерям, которые измотаны нагрузками первого года и подвергаются еще большим нагрузкам в связи с возвращением к профессиональной деятельности и испытывают (сознательно или подсознательно) большую потребность наверстать упущенное, желание получить возможность подумать о себе и находятся столь далеко от «состояния благодушия», о котором мы уже говорили. Чаще всего воспитание чистоплотности дополнительно обременяет уже и без того тяжелые конфликты «фазы нового приближения». Многие дети начинают в двухлетнем возрасте посещать детский сад и вынуждены переживать разлуку с матерью именно в то время, когда на основе регрессивных потребностей «фазы нового приближения» они особенно неспокойны. Также рождение нового ребенка в «фазе нового приближения» переживается как особенно угрожающее событие, отнимает у ребенка значительную «часть» матери (время, регрессивную нежность, терпение, проникновенность). Но именно второй год является, как правило, излюбленнейшим для рождения нового ребенка.

В семьях с общественно-средними жизненными условиями у детей не соблюдены или, в лучшем случае, лишь частично соблюдены единичные из названных условий для нормального развития в первые три года жизни ребенка. Если к обычным нагрузкам добавляется супружеский кризис, то от этих условий в большинстве случаев почти ничего не остается. Нарушения в первом объектоотношении к матери как следствие и катализатор супружеского конфликта, отсутствующий или отстраняющийся отец, перетруженная и несчастная мать и отсутствие модели зрелых любовных отношений между родителями приводят непременно к ответным ударам в борьбе ребенка за его автономию. Чем больше ребенок привязан к матери, тем драматичнее конфликты объектоотношения, тем больше разочарование, которое переживает дитя. Разочарование, которое переживается как агрессия против самого себя, и эта агрессия путем проекции и идентификации обоюдно усиливают агрессию против (злой) матери и осложняют таким образом интеграцию разделенной на позитивную и негативную личности материнской репрезентации объекта, как и дифференцирование репрезентации самого себя и объекта, что означало бы достижение способности различать, относятся ли аффекты и фантазии к собственной персоне (в качестве желаний и чувств) или к объекту (как его особенности).

Читательница или читатель, должно быть, уже отметили, какую схожесть эти описания конфликтов индивидуализации прежде всего в поздней «фазе упражнений» и в «фазе нового приближения» имеют с характеристикой конфликтов объектоотношения в послеразводной фазе. Поскольку из психоаналитического опыта мы знаем, что особенно обремененные конфликтами фазы развития образуют притягивающие точки (фиксации) для регрессий в ходе поздних психических конфликтов, то эта похожесть, собственно, не должна нас удивлять. Послеразводный кризис может активировать такие ранние конфликты отношения к объекту не только у ребенка, но и у матери. Во-первых, потому что — во всяком случае у маленьких детей — этот отрезок жизни был отмечен, как мы могли видеть, в большинстве случаев значительными конфликтами и, во-вторых, потому что внутренние и внешние условия, в которых находятся дети и родители в послеразводной фазе, очень похожи на ранние этапы развития. Теперь мы можем создать себе теоретическое представление, почему особенная «драматургия» послеразводного кризиса варьируется от ребенка к ребенку, независимо от внешних обстоятельств, и почему дети так по-разному реагируют; почему так отличаются по величине и доминирующему содержанию страхи, фантазии, желания и агрессии; почему травматический срыв обороны — с заключительной новой («посттравматической») обороной — наступает у одних детей раньше, у других позже и так далее. Наконец, мы видим, как убедительно подтверждается сформулированное в изложенном выше материале предположение о том, что конфликтные отношения родителей перед разводом занимают значительное место в реакциях на развод.

5.2. Незавершенная индивидуализация

Симона (после развода ей было пять лет) одна из тех детей, чья индивидуализация была приостановлена из-за массивных конфликтов с матерью. У Симоны в первый год жизни сложились необыкновенно нежные отношения с отцом. Мать чувствовала себя обязанной помочь в работе своей больной матери в ее магазине, поэтому пригласила к Симоне няню, но большую часть забот по уходу за ребенком взял на себя отец. Он позволил себе ограничить свою профессиональную деятельность, чтобы постоянно быть в распоряжении дочери. Ничто не мешает заявить, что отец занял при дочери место матери. Однако к концу первого года отношения изменились довольно резко. Помощь матери в родительском предприятии больше не требовалась и она теперь заботилась только о дочери. Отец, который постоянно упрекал жену, что, дескать, той ее мать дороже своей собственной семьи и собственного ребенка, воспринял материнские старания своей жены лишь как конкуренцию, стал опасаться за любовь дочери и, наконец, почувствовал себя использованным и выброшенным. Но ему хотелось уйти от конфликтов. Поэтому не удивительно, что он занялся делами своей собственной фирмы, поставил перед собой задачи, требующие больших затрат времени и энергии, а также недельных, а порой, и месячных заграничных поездок. Можно сказать, что он уступил родительское и воспитательное поле деятельности своей жене. Но Симона вместе с отцом потеряла свою психологическую мать и вынуждена была довольствоваться вторичным объектом. (Биологическая) мать едва ли могла, однако, удовлетворить первичные и регрессивные запросы Симоны, ей недоставало важного опыта отношений, и между матерью и дочерью образовалось некоторое отчуждение. Все попытки матери отдать дочь в детский сад или так называемой дневной матери кончались неистовством ребенка, который в одинаковой мере цеплялся за мать или кидался на нее с криками и кулаками. Чувство отчужденности по отношению к Симоне, беспомощность, разочарование по поводу брака и, вероятно, мысли о том, что отец имел с дочерью меньше проблем, развили и без того обремененные конфликтами отношения с дополнительными агрессиями матери против дочери. Процесс индивидуализации Симоны не только задержался, но, более того, «фаза нового приближения» с борьбой за автономию вообще не нашла завершения. Симоне не удалось развить стадии константы объекта и раздвоенная репрезентация объекта с возрастающей силой стала встраиваться в садо-мазохистский образец отношений матери и дочери таким образом, что до сих пор дня не проходило без борьбы, крика и слез. Мы уже проследили на примере послеразводного кризиса, что такие отношения не могли помочь преодолеть массивные страхи ребенка, которые проектировали собственные разрушительные импульсы на «злую» мать и питались агрессиями, исходящими от «реальной» матери. Симона так никогда и не стала чистоплотной, мочилась и пачкалась почти каждый день, что следует понимать как регрессивные и агрессивные симптомы. Симона относится к тем детям, на которых развод родителей, состоявшийся перед ее шестилетием, почти не произвел впечатления (ср. с. 112), хотя она и демонстрировала типично аффектные реакции и ее агрессивная симптоматика временно усилилась. Структурного срыва, однако, который мы наблюдали у большинства детей в послераз-водной фазе, у нее не произошло. Для страхов, вступающих в силу в этой фазе, Симона, собственно, нашла невротическое решение уже перед разводом. Ключом к феномену большой стойкости детей, которые до развода уже построили в большой степени агрессивно окрашенные отношения с матерью, является тот факт, что во всех этих случаях обнаруживается созданный на протяжении долгого времени симптом (энурез, энкопрез, фобии, симптомы истерии страха и конверсации, принудительно-невротические образования), который связывал часть тех страхов, которые не давали другим детям возможности выдерживать усилившиеся агрессивные отношения с матерью и приводили их к регрессиям и (посттравматическим) мероприятиям обороны.

5.3. Асинхронное развитие объектоотношений при неполном триангулировании

Как мы установили, существование доступного отца во многих отношениях облегчает тяжелый и богатый конфликтами процесс индивидуализации ребенка на втором и третьем году жизни. Он открывает ребенку возможность альтернативного опыта отношений; благодаря этому и своим отношениям с матерью ребенок может (и должен) начать воспринимать себя отдельно от матери; отношения родителей в то же время преподносят ему модель, утешающее в какой-то степени доказательство фундаментальной возможности существования независимо от матери и тем не менее сохранения с нею тесных отношений; наконец, отец помогает ребенку быть более гибким в его автономно-регрессивных конфликтах в отношении близости и отдаленности от матери, помогает ему так выражать свои сиюминутные желания и потребности, чтобы оставаться способным двигаться в пространстве между матерью и «также, однако, не только материнским» отцом и таким образом легко принимаются решения, и отношение к матери освобождается от ненужных дополнительных нагрузок. Если процесс индивидуализации состоялся, ребенок освободился от симбиозного единства с матерью и константа объекта построена, это означает, что приобретена способность построения и сохранения в одно и то же время многих зрелых и потому особенных объектоотношений.

Психическое отсутствие отца из-за смерти, развода, одиночества матери или, как в случае Симоны, из-за отхода отца от семьи или же из-за отсутствия отца по причине его профессиональной занятости представляет собой одну, но экстремальную вероятность того, как сильно может пострадать этот процесс взаимовнедрения индивидуализации и триангулирования. Но иногда все же бывает так, что этот, так называемый третий объект существует — и это не обязательно отец, — который так или иначе, если и не полностью, но все же исполняет функции триангулирования. Большое значение в проблемах детей развода имеет столь часто встречающаяся форма подобного «неполного триангулирования» семейной констелляции, в которой отец живет дома, поддерживает интенсивные отношения со своим двух-трехлетним ребенком, но живые либи-динозные отношения с матерью отсутствуют. Это означает, что в треугольнике тройственности детского отношения к объекту:

Ребенок

Мать-----------Отец

отсутствует нижнее соединение. Такой отец остается тем не менее очень важным для развития объектоотношения у ребенка. Ребенок может отличать материнский объект от отцовского, находит в отце также защиту, в которой он так нуждается для освобождения от матери и в случае угрожающе-агрессивных конфликтов с матерью отец остается в его распоряжении. Что отсутствует, так это, во-первых, прогрессивно воздействующий опыт собственного исключения, когда мать и отец заняты друг другом. Во-вторых, отсутствует утешающая и дающая уверенность модель несимбиозного любовного отношения к матери и, наоборот, освобождение от симбиоза, который репрезентует отец, становится синонимом освобождения от отношений. Поскольку ребенок в основном общается или с отцом, или с матерью, то одновременные отношения с двумя объектами не только трудны для него, но два отношения становятся взаимоисключающими. Отсутствующее соединение между родителями заставляет-ребенка постоянно опасаться за отношения с одним из них и приводит к тяжелопереносимым конфликтам лояльности. Такие дети, если и способны построить зрелые несимбиозные отношения с отцом, но не в состоянии, однако, довести до конца процесс индивидуализизации в объектоотношении к матери. Итак, развитие объектоот-ношений протекает асинхронно. Эти дети в определенной степени постоянно колеблются между неодинаково зрелыми формами объектоотношении к отцу и к матери со всеми относящимися к этому различными запросами, ожиданиями и аффектами. Остается отец физически и эмоционально досягаемым, ребенок способен при условии других благоприятных обстоятельств обрести определенное душевное равновесие. Прежде всего колебание между отцом и матерью помогает ему все же регулировать расстояние между собой и матерью так, чтобы связанные с недостаточно индивидуализированным отношением к объекту страхи и агрессии по силе, частоте и протяженности не переходили определенных границ. Если же родители все-таки расходятся и ребенок остается с матерью, выпадает освобождающая и удерживающая ребенка на зрелом уровне объектоотно-шений функция «третьего объекта». Ребенок чувствует себя предоставленным в полное распоряжение во власть матери и пытается всеми силами обороняться или, вернее, бороться с опасностью оказаться ею поглощенным, чтобы не потерять своей индивидуальности и (завоеванной при помощи отца) автономии.

Эта асинхронность развития отношений является одной из чаще всего встречающихся причин того, почему после-разводный кризис у многих детей протекает столь драматично. Она выдает себя тем, что за кризисом особенно быстро следует показательная регрессия. У Александра (с. 105) после ухода отца едва ли прошло две недели, а агрессивно-растерянные ссоры с матерью приняли уже полную силу. Наоборот, у Стефании послеразводный кризис нарастал очень постепенно и растянулся на несколько месяцев. Объяснение этих различий не является для нас более загадкой. Собственно, в случае Александра речь идет не о регрессии его объектоотношения к матери, а о внезапном исчезновении отца, которое вызвало к жизни глубокие, удерживаемые латентно конфликты, застрявшие в определенной степени в «фазе нового приближения» и манифестирующие сейчас объектоотношение к матери.

Экскурс

ИНФАНТИЛЬНАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ

В предыдущих выкладках речь шла о детских «потребностях», о преимущественно хорошем первом объекто-отношении, об изначальном доверии как наследии «удовлетворительного» опыта с объектом, о неотклонности «влечений» и «стремлений», из-за чего стеснение их может вести к устрашающим психическим конфликтам. Это означает необходимость поближе рассмотреть психологическую натуру этих побуждений.

Уже в 1874 году детский врач Линднер обратил внимание на бросающуюся в глаза похожесть аффектов между сосанием младенца и определенным сексуальным актом. Фрейд (напр., 1905d) ставил феномен «наслаждения сосанием» в один ряд с другими действиями или ситуациями, которые характеризуются возбуждениями в определенных регионах тела, так называемых эрогенных зонах, и направлены на получение физических наслаждений. Вскоре после рождения сосание утоляет не только голод младенца, но также обеспечивает ему получение наслаждения в области слизистой оболочки рта, в котором он вскоре развивает самостоятельную потребность. Это заходит так далеко, что удовлетворение данной потребности становится необходимым условием для его расслабления, позволяющего малышу после кормления сладко заснуть. В этом удовольствии принимают участие и другие ощущения: тепло материнского тела, аромат, исходящий от ее кожи, ощущение ее пульса, знакомый младенцу еще из предродового состояния и внушающий ему чувство: «все в порядке». К этому прибавляются чувства, связанные с положением тела или с его изменениями, которые могут вести как к большим страхам, так и к высшему наслаждению.

Если не обращать внимания на данное измерение «эротических» переживаний, то это может привести к непониманию и «воспитательным ошибкам». Родители, которые обращают внимание только на физические потребности (голод, тепло, сон) и не признают значения сенсаций удовольствия-неудовольствия, как правило, при каждом проявлении неудовольствия кормят ребенка, вместо того чтобы «прислушаться» к тому, чего он хочет в настоящий момент; они продолжают кормить грудью даже тогда, когда речь уже идет только о наслаждении сосанием и пустышки было бы вполне достаточно; они оставляют младенца лежать, когда тому хочется, чтобы его поносили на руках и т.д. В итоге дети не успокаиваются, а обильное кормление становится причиной коликов у трехмесячных, они в таких случаях отказываются от еды и многое другое. Некоторые матери после того, как ребенок выплюнул пустышку, говорят, что он «отказался от соски». Это также результат непонимания, что при сосании речь идет не просто о том — «нравится» или «не нравится», а о чувственном акте, который — как и при наших чувственных потребностях — имеет свое время, младенец, который только что выплюнул соску, через минуту снова будет с наслаждением ее сосать. О чем надо заботиться в эти первые недели и месяцы, это о понимании «языка» младенца и учиться чувствовать, на что именно направлены его желания в настоящий момент.

В последующие месяцы возрастает значение оральных сенсаций. Прежде всего соска по причине непосредственно плотских возбуждений (а также палец или пеленка...) превращается в символ всего позитивного, что исходит от матери. Поэтому пустышка или ее суррогаты, вплоть до позднего детства, становятся непременным провожатым при засыпании, которое, собственно, является разлукой с любимой персоной или вообще принимает на себя — скажем, как замена матери — функцию утешения или так называемого переходного объекта (Winnicott, 1979) (СНОСКА: В качестве «переходных объектов» рассматриваются ни в коем случае не только оральные объекты). Особенная чувствительность зоны рта делает в конце концов рот важным органом, при помощи которого ребенок старается «постигнуть» мир. «Оральные» свойства это — первые свойства, посредством которых младенец знакомится с предметами своего окружения. Исходящие из этого (приятные) возбуждения являются важным двигателем его радости открытий. Итак, радость открытия мира ребенком, проявляющаяся прежде всего в «фазе упражнений», имеет сильный чувственный или «сексуальный» компонент. Можно также сказать, что любопытство ребенка представляет собой своего рода перенос либи-динозной энергии с матери, или материнского партиаль-ного объекта, и с собственного тела на вещи окружающего мира. Но при условии, что эротические потребности в узком смысле этого слова будут в достаточной степени удовлетворены и душевная энергия — также и агрессивная — не будет ввязана в борьбу за удовлетворение, в котором было отказано (СНОСКА: Во всяком случае этот перенос так же, как механизм обороны, может быть применен для преодоления страха перед массивными разочарованиями (ср. сноску 59)). При удовлетворении оральных и приграничных стремлений на втором году жизни они теряют свое психическое значение и таким образом процесс освобождения значительно облегчается.

Во всяком случае на втором году жизни другая, в большой степени чувствительная зона тела делается источником сенсаций наслаждения: слизистая анальной области. Приятное возбуждение из-за тепла стула и подмывания, задерживания и выталкивания стула обеспечивает детям (начиная со второго года жизни) ощущения, непременно доставляющие удовольствия. К тому же возникает интерес и к собственным испражнениям, которые в некоторой степени воспринимаются как часть собственного тела и, с другой стороны, представляют собой первую «продукцию» ребенка. Если принимать во внимание эротический аспект (удовольствия) освобождения от стула, то совершенно очевидно, что воспитание чистоплотности означает значительное вмешательство в до сих пор — как мы надеемся — достаточно удовлетворяющую жизнь влечений ребенка:

*   Вместо того чтобы согласовать свои действия с его потребностями, от него требуется освобождаться от стула по внешним правилам.

*   Что у ребенка вызывает радость и интерес, взрослыми характеризуется как «фу», что означает не больше не меньше, что ребенок в своей радости переживает себя как «фу».

*   Впервые родители решительно требуют, чтобы ребенок отказался от чего-то, что для него особенно важно и незаменимо, а также и чувственно радостно.

*   И не только это: он должен даже отдать что-то очень дорогое, относящееся к нему или «сделанное» им. Значение анальной эротики или ее «цивилизации» имеет для развития двойной смысл. Во-первых, родители, приучая к «чистоплотности», не дожидаются, чтобы анальные интересы детей утратили свое значение, а (физический) контроль над закрыванием мышцы беспроблемно функционировал (с середины третьего года жизни), и тем самым добавляют к и без того трудной «фазе нового приближения» еще один источник разочарования. Но прежде всего может возникнуть опасность, что ребенок перенесет на область чистоплотности (агрессивные) конфликты «фазы нового приближения» с матерью, поскольку здесь его власть почти безгранична. В таком случае анальная область приобретает чрезвычайно повышенную психическую ценность в борьбе за автономию, удовлетворение и за «добрую» мать. Если развиваются массивные страхи и анальные стремления преждевременно вытесняются, то добрая часть анальных влечений и фантазий остается исключенной из дальнейшего душевного развития и эта душевная область может — путем различных механизмов обороны — оказать отрицательное влияние на всю будущую жизнь. Прежде всего принудительно-невротические симптомы имеют тесную подсознательную связь с инфантильной анальной эротикой.

Самое позднее на третьем году жизни большинство детей начинает интересоваться тайной рождения и различия полов и искать ответы на вопросы, касающиеся собственного появления и собственного тела. В этих попытках дети ведут себя вполне логично, но результаты, естественно, страдают оттого, что они не имеют понятия о некоторых вещах:

*   Почти все дети сегодня достаточно рано узнают, что они вначале растут в животе у мамы, но не о том, как они туда «попали», или, когда они становятся большими, как они оттуда выходят.

*   Отсутствие информации об отцовской функции зачатия и о (невидимом) отверстии женского тела отвечает незнанию того, что пенис мужчины (мальчика) соответствует (внутреннему) половому органу женщины (девочки) и что соотношение мужчина — женщина заключается не только в имении или неимении (пениса). Такой общий для трех-четырехлетних детей дефицит знаний при некоторых обстоятельствах ведет к гротескным теориям, что дети вырастают в материнском животе от определенной еды или от обильной пищи, что их потом вырезают, наконец, что они рождаются через (единственно известный) задний проход и т.п. «Магический» способ мышления детей (ср. Fraiberg, 1959; Zulliger, 1952), т.е. происходящее из незнания природы представление, что все существующее «сделано», предполагает, что девочкам пенис не достался или вообще был отнят, за что возлагается ответственность на родителей и прежде всего на ответственную за создание детей мать. И тем более что автоматически дети ни в коем случае не переносят разницу между девочкой и мальчиком на отца и мать и многие маленькие дети фантазируют мать с пенисом.

Эти инфантильные «сексуальные теории» должны получить свое щадящее, соответственное детскому пониманию, но реалистическое объяснение. Касается это прежде всего оплодотворения, процесса рождения, эквивалентного мужскому видимому женского невидимого полового органа и, таким образом, «равенства» девочки (напр.: «У девочки вместо пениса гнездышко, где позднее, когда она будет взрослой, будут расти детки...» или что-то в этом роде).

Если такое объяснение не состоится, то из детских теорий может вырасти ряд проблем: нарушения питания (помеха или возникновение беременности), задержка стула (помеха «аборта») (СНОСКА: Конечно, здесь надо заметить, что не все нарушения в процессе питания или пищеварения происходят от фантазий по поводу появления детей!), но прежде всего так называемый комплекс кастрации, заключающийся в том, что девочки завидуют мальчикам, что у тех «больше», и хотя мальчики очень гордятся своим членом, но ужасно боятся его потерять. Комплекс кастрации у девочек может привести к чувству неполноценности, к сознательным или подсознательным упрекам в адрес (ответственной) матери. Мальчики, напротив, настолько горды тем, что они имеют, что не упускают момента показать девочкам свое превосходство, но одновременно одержимы страхом в результате каких бы то ни было обстоятельств потерять свою столь высоко ценимую мужественность. Фантазии, вращающиеся вокруг различия полов, получают дополнительное значение таким образом, что дети в это время открывают гениталии как первичные плотские зоны наслаждения.

Заключение процесса индивидуализации (ср. экскурс с. 119 и далее), триангулирование объектоотношений (ср. гл. 5) и развитие генитального примата в инфантильном сексуальном развитии (со всеми имеющими место интересами и фантазиями) создают условия для последующего этапа развития, который психоанализ характеризует как эдипову фазу (с. 168 и далее).

5.4. Агрессивное триангулирование

Пока отец остается досягаемым для ребенка, дети, даже с заметными нарушениями в развитии объектоотношений, способны при определенных обстоятельствах удерживать относительное душевное равновесие без необходимости прибегать к развитию невротических симптомов. Мы относим это на счет относительной зрелости объектоотношения к отцу, которая позволяет ребенку автономно регулировать его дистанцию по отношению к матери, так, чтобы можно было освободить высоконфликтное объектоотношение к матери от захватывающих агрессий и страхов.

В сохранении этого равновесия принимает участие еще один процесс, который мы назвали агрессивным триангулированием. Как и «неполное триангулирование» оно основывается на условии, что между отцом и матерью не существует манифестных любовных отношений. В этом случае от ребенка не только ускользает (позитивная) модель несимбиозного отношения (к матери), но, более того, освосуждение от связи с матерью, которое репрезентуется ерез независимого отца, представляется в высокой степени рожающим, поскольку в переживаниях маленьких детей тсутствие любви соединяется с агрессивностью. Мы моем себе представить, какой страх должно внушить ребенку ткрытие, что родители не только не любят друг друга, но и анифестно борются друг с другом. Последнее характерно, ак показали обследования, также и для старших детей. Од-ако в определенных условиях, которые еще окончательно е выяснены, дети все же в состоянии использовать агрессивные отношения родителей для борьбы со страхами. Герерту было ровно пять лет, когда мы с ним познакомились, го родители готовились к разводу и рассказывали, что ебенок проявляет очень хорошие, проникновенные, полные любви отношения как к матери, так и к отцу. Ссоры и крикливые дуэли между родителями, в которых отец порой прибегал к рукоприкладству, очевидно, не производили на Герберта большого впечатления. Чаще всего он оставался в той же комнате и спокойно играл дальше. Это равнодушие казалось нам фасадом, трудно было себе представить, чтобы подобные сцены не вызывали у ребенка большого страха. Родители тоже считали, что у такого предположения должны быть все основания, но из наших бесед с ними о Герберте мы не смогли сделать заключения о присутствии манифестных страхов или каких-нибудь типичных симптомов, которыми реагируют дети этого возраста на подобные страхи. Он не мочился в постель, не выказывал характерных (фобических) страхов, был живым ребенком, в детском саду не вызывал жалоб ни на неприспособленность, ни на агрессивное поведение и был нормально развитым, не слишком болезненным ребенком. Только проективные обследования путем тестов дали объяснение удивительному психическому равновесию Герберта. Хотя и оказалось верным, что его равнодушие по отношению к агрессивному поведению родителей было только фасадом, но за ним скрывался не страх, а большое удовольствие и удовлетворение. Герберт использовал агрессивность родителей по отношению друг к другу для того, чтобы освободить себя от агрессивности по отношению к ним. Прежде всего объек-тоотношение к матери, которое носило слишком сильный для возраста Герберта симбиозный характер, оказалось особенно обремененным конфликтами. Как только родители начинали ссорится, Герберт идентифицировал себя с агрессивным отцом, брал сторону отца в его агрессивности против матери и ему удавалось таким образом свое отношение к матери освобождать от агрессивности. Так избавлялся он от страхов, которые непременно сопровождают ссоры ребенка с матерью. Можно сказать, что Герберт «давал ненавидеть».

Идентификация с агрессивной, направленной против матери, частью отца ведет к отщеплению «злой» части материнского объекта и осложняет для ребенка интеграцию хорошей и «злой» частей материнского объекта в одну целую, амбивалентную репрезентацию объекта. Ребенок воспринимает только хорошую мать, в то время как разочарования, связанные с нею, отмщаются отцом, который заодно «берет на себя» агрессивность ребенка и связанные с нею страхи. Конечно, происходит это ценой вытеснения собственных агрессий, которые нашли свой выход в отцовских агрессиях против матери.

Естественно, что многие матери воспринимают весьма болезненно тот факт, что их дети, до того полные любви к ним, после развода развивают массивную агрессивность, очень похожую на агрессивность, которую они вынуждены были терпеть от мужа. Эти дети, казалось бы, занимают при матери (агрессивное) место отца, чем они себя с ним идентифицируют, чтобы таким образом частично снять боль разлуки и в какой-то степени отомстить матери за потерю. Это вступает в силу в некоторых случаях. Но мы думаем, что во многих из этих случаев идентификация с (агрессивной) частью отца произошла уже до развода в результате агрессивного триангулирования, и внезапные чувства гнева и ненависти у детей скорее всего — следствие тех обстоятельств, что делегирующие через отца переживания агрессивности представляют собой для этих детей образец обхождения с собственной яростью, ненавистью и страхами. С выпадением отца или его функции, представителя агрессивности, страхи, направленные на мать, должны все-таки найти свое манифестное выражение. Особенно, если речь идет о младших детях (до шести лет), внезапное возникновение массивной агрессивной симптоматики после развода родителей, асинхронность развития объектоотношений и агрессивное триангулирование можно объяснить тем, что идентификация с отцом вступила в силу только в результате развода и создалась как стратегия его преодоления. Мы легко можем понять, почему эти реакции на развод в одинаковой мере можно наблюдать как у мальчиков, так и у девочек, и даже у тех детей, которые сами страдали из-за агрессивности отца. Различия не наблюдается по той причине, что в результате агрессивного триангулирования становится ясным, какое огромное влияние имеет (напряженное) время перед разводом на психическое структурирование ребенка и на симптоматику развода. Достигнутое путем агрессивного триангулирования равновесие в рамках асинхронного развития объектоотношений к матери и к отцу является достаточно лабильным и может быть сорвано даже без наличия серьезных изменений в семейных отношениях, каким является развод. Если дело дойдет до обострения родительских конфликтов, которое ребенок уже вынужден будет воспринимать всерьез, до ненависти, грубого насилия со стороны отца по отношению к матери, может случится, что агрессии, делегирующие через отца, покажутся ребенку такими же угрожающими для доброй матери, как и его собственные (подсознательные) архаические чувства ненависти, сопровождающие чувство любви к матери. Более того, ребенок начнет оттягивать делегирующие через отца агрессии в свое распоряжение, в результате чего ему начнут казаться реальностью частично сознательные и частично подсознательные фантазии (надежды и опасения) всех детей по поводу своих магических сил желаний. Может также случиться, что ребенок начнет опасаться, что мать отомстит ему за его идентификацию с агрессивным отцом. Одной из возможностей преодоления этого нового душевного конфликта является усиление вытеснения агрессивности, направленной против матери, предохранение стоящего под угрозой (и угрожающего) материнского объекта путем идентификации и (или) перекладывания части агрессивности или «злой» части объекта с матери на отца.

Если такие родители расходятся, то эта оборона под давлением послеразводного кризиса может быть сорвана. Эти дети представляют собой кажущуюся парадоксом картину развития агрессии не только против матери, но одновременно и против отца, при определенных обстоятельствах отказываясь от посещений (СНОСКА: Отказ от отца может иметь также и другие причины (ср. гл. 9.2, 10.1, 10.2)).

Другой вид агрессивного триангулирования выявляет себя, когда ребенок на втором и третьем году жизни в целях освобождения от связи с матерью берет себе примером отношения матери и отца, несмотря на то что эти отношения имеют очевидно агрессивный характер. В то время как при нормальном триангулировании, в котором отношения матери и отца выступают как пример возможности автономных любовных отношений к матери и таким образом защищают стремление ребенка к автономии, в этом случае именно агрессивность отца становится примером освобождения от связи с матерью. Идентификация с отцом дает этим детям силу направлять свою агрессивность на мать. Это отражает предпочтение стратегии отграничения себя от матери в конфликтах «фазы нового приближения». Таким образом, агрессивность, направленная против матери, служит защитой от страхов нового воссоединения с нею и, кроме того, параллельно ощущение автономии в высокой степени делает возможным нарцисстическое удовлетворение, если агрессивность в психическом репертуаре таких детей занимает значительное место. Конечно, ценой этому является то, что разделение репрезентации себя и объекта, доброго и «злого» лица объекта должно каждый раз создаваться заново путем агрессивных поступков, и возникающее таким образом агрессивирование объектоотношения к матери задерживает или вообще срывает завершение процесса индивидуализации и вместе с тем сепарации и интеграции предам-бивалентных (расслоенных) репрезентаций себя и объекта.

Как те дети, чья индивидуализация осталась незавершенной по причине отсутствия третьего объекта, так и эти дети тоже демонстрируют очень агрессивное отношение к матери. Но оно не носит панического характера, как у первых, не направлено оборонительно по отношению к (в настоящий момент) пережитой эксистенциальной угрозе со стороны «злого» объекта, а наоборот, производит наступательное, «зрелое» впечатление, напоминает карикатуру мужского доминантного поведения и часто скрывает заметное удовлетворение, получаемое от умаления матери и власти над нею. Поскольку в этом виде агрессивности речь идет о симптоме в другом смысле, что называется, о подсознательной защите от страха при одновременном удовлетворении — здесь нарцисстических — потребностей, у этих детей появляется необходимость образования также и других симптомов. К тому же агрессивное поведение, имеющее тенденцию к обобщению, выступает и в других ситуациях, в которых дело касается автономии и власти, и не только против авторитетных персон (объектов перенесения), а также против равнозначных конкурентов. (Но не каждое агрессивное соизмерение себя с другими обязательно должно истекать из агрессивного триангулирования.)

Поскольку агрессивность этих детей по отношению к матери служит защитой от страха, многие из них показывают себя, подобно детям, растущим без отцов, довольно стойкими в критическом послеразводном кризисе. Разлука с отцом и (нормальное) беспокойство, испытываемое детьми, родители которых развелись, ведут, возможно, к усилению идентификации себя с отцом и таким образом к агрессивному поведению. Если давление извне (ср. гл. 2.3, 2.4) не будет слишком большим, то у этих детей не произойдет срыва обороны. Но за это смягчение «травмы развода» им приходится платить довольно высоко: сохранением и между тем укреплением невротической формации обороны в виде незрелой степени развития объектоотношения. Теоретические размышления и результаты обследований заставляют предположить, что при этом виде агрессивного триангулирования речь идет не только о «первичном» виде или видоизменении раннего триангулирования, но чаще оно представляет собой вторичное образование, которое при определенных обстоятельствах в состоянии растворить описанные формы нарушенного раннего триангулирования. Оно может представлять собой возможное невротическое решение, принимаемое ребенком для того, чтобы преодолеть конфликты объектоотношения, которые следуют за неполноценным триангулированием; и оно может заменить — весьма лабильную — форму агрессивного триангулирования, делегацию агрессивности отца.

5.5. Компенсационное триангулирование

Чем больше мы занимаемся предысторией детей, переживших развод родителей, тем больше убеждаемся в том, что «воздействие» развода в виде супружеских конфликтов родителей в большой степени зависит от событий, пережитых за много лет до развода; для маленьких детей это означает, что их раннее развитие уже происходило в тени будущего развода. Поэтому попробуем ответить на вопрос, как влияет особенная констелляция треугольника отношений «мать — отец» — ребенок на психическое развитие ребенка в самом раннем возрасте и как это особенное развитие влияет на душевные процессы, если этот треугольник отношений, опиравшийся до сих пор на отношения «мать —отец», разрушается. Исходя из этого, можно сказать, что существуют констелляции раннего триангулирования, которые не зависят непосредственно от качества родительских отношений, но тем не менее играют огромную роль. Мы имели возможность ознакомиться с этим образцом триангулирования на ряде примеров.

Одна из важнейших функций отца в процессе индивидуализации и прежде всего в «фазе нового приближения» заключается, как мы могли видеть, в том, что дети имеют возможность в момент острых агрессивных конфликтов с матерью, которые в этом возрасте обычно внушают большой страх, добиться через «хороший объект» у отца необходимого утешения и любви. В этом интервале отхода от матери, который ребенок может себе позволить, если он сумел построить объектоотношения с отцом и те остаются в его распоряжении, хорошее представление о матери имеет возможность регенерировать, и чувство любви ребенка, потерянное временно из-за гнева и страха, восстанавливается, благодаря заменяющему мать отцу (субститут матери). Такое «переворачивание» материнской репрезентации объекта, так сказать (преходящее) превращение хорошей матери в совсем злую' и угрожающую мать, является непостоянным и представляет собой, наконец, следствие противоречивых запросов и ожиданий, которые ребенок направляет на мать в «фазе нового приближения», и как часто мать из личных соображений, своих представлений или психической ситуации не в состоянии (или не готова) удовлетворить желания ребенка, в большинстве случаев вполне удовлетворимые. Колебания между матерью и отцом только тогда облегчат объектоотношение ребенка к матери, если отец со своей стороны готов или проявляет желание предоставить ребенку то, в чем у матери ему было отказано. Одним из таких детей, отец которого проявлял готовность компенсировать часть дефицитной способности матери к удовлетворению потребностей ребенка, был Манфред, о чьих травматических реакциях на развод родителей мы говорили выше (см. с. 59). Мать Манфреда, учительница, воспринимала свои задачи по воспитанию сына очень серьезно. Особенно в первый год его жизни она предоставила свою жизнь целиком в распоряжение потребностей ребенка и предпринимала все, что было необходимо для его развития. С радостью и гордостью она отмечала, что Манфред постоянно делал новые успехи, несмотря на весьма среднее физическое, моторное и интеллектуальное развитие. Но что касается эмоциональных аспектов и развития отношений, то здесь заинтересованность матери была относительно небольшой. В наших беседах выяснилось, что для нее в отношениях с другими людьми, особенно с мужчинами, заключается нечто, внушающее страх и ей очень трудно входить в физический контакт. К тому же, воспитание самостоятельности было ее педагогическим руководством по отношению к ребенку. Но у Манфреда был очень хорошим первый год жизни. Старания матери в развитии ребенка требовали в большой степени времени, присутствия и внимания к сыну, так что мальчик сумел построить первое объектоотношение весьма позитивно. К этому надо добавить, что дети в первые месяцы жизни включают в образ матери также и свой опыт с другими лицами. И отец Манфреда нежно и преданно любил своего сына, и в то время, которое он с ним проводил, они находились часто в тесном физическом контакте. Отец нередко по ночам, если Манфред не мог заснуть и плакал, часами носил ребенка на руках.

Если в отношениях с матерью ему немного и не хватало близости и тепла, отец восполнял этот недостаток и таким образом комплектовал и защищал образ матери, образ первого любовного объекта. Также следующие полгода прошли беспроблемно. Мать продлила свой декретный отпуск и радовалась вместе с ребенком его открытию мира, экспериментированию и — благодаря его быстро растущим способностям в развитии речи — поддержанию отношений и коммуникации при все возрастающем расстоянии между ними. Но между 18-м и 20-м месяцами, по окончании «фазы упражнений», начались тем не менее трудности. Мать оказалась не в состоянии воспринимать внезапные потребности «фазы нового приближения». Она не могла понять, «почему он снова виснет на ней, как год назад». Ей не хотелось больше иметь младенца, ей хотелось получить обратно самостоятельного мальчика, каким он уже когда-то был, и она чувствовала себя одураченной этим колебанием между порой вполне автономными, а в другой раз вновь регрессивными желаниями ребенка. Когда между Манф-редом и матерью началась борьба, значение его отношений с отцом стало повышаться. Для Манфреда отец имел, очевидно, большее значение, чем возможность обретения в нем субститута матери, пока либидинозные аспекты отношения к матери вновь не восстановятся. Отец постоянно удовлетворял те потребности, в которых мать, точно так же постоянно, отказывала. Если он колебался в сторону отца, то не только потому, что мать в этот момент казалась ему «злой», а он шел к отцу, когда в нем возникали потребности, которые, он знал, мать не удовлетворит. Со временем он научился отказываться от некоторых регрессивных желаний «фазы нового приближения», пока отец не приходил домой. Манфред утешал себя в потенциальных конфликтных ситуациях с матерью мыслями о том, что вечером он будет общаться с отцом и эта мысль сама по себе — даже при отсутствии отца — расслабляла ситуацию и защищала объектоотношение к матери от нарастания агрессивности. Отец был для Манфреда не только (вторичным) объектом, это был подобный матери, но все же отличный от нее, менее обремененный внутренними конфликтами Манфреда объект, который в настоящий момент был ему так необходим. Все более репрезентовал он свойства, которые вначале Манфред приписывал матери и которые та в его глазах потеряла. Прибегая к уже использованному образу, можно сказать, что, казалось, отец играл для Манфреда не столько роль надежного «острова», который облегчал ему освобождение от «материка —матери», сколько роль гавани, о которой ребенок мечтал, как мечтают матросы в штормовом океане, в надежде, что отец поможет ему выстоять в опасностях океана — днях, проведенных с матерью. Таким образом, у Манфреда произошел обмен объектов или вернее — замена объекта, поскольку взятие на себя материнской репрезентации объекта отцом в переживаниях ребенка было равносильно потере части доброй материнской репрезентации объекта матери, что частично означало разлуку с чудесной матерью, которую он знал в первый год своей жизни.

Реконструкция триангулированной структуры объекто-отношений Манфреда дает нам также первое объяснение тому обстоятельству, что психическое равновесие ребенка так резко разрушилось после развода. Манфреду с уходом отца угрожала не только потеря «отца», но и в известном смысле потеря его психологической матери, и к тому же уже во второй раз, так что архаические страхи «фазы нового приближения» активировались и усилили актуальные страхи развода (СНОСКА: Вторая причина лежит в значител1ком осложнении эдипова развития (см. следующую главу) из-за компенсационного триангулирования или нежной «материнской» любви Манфреда к отцу).

Конечно, тождество: реальный отец = психологическая мать рисует только упрощенную картину структуры объектоотношений Манфреда, но с точки зрения отдельных граней (изначального) материнского объектоотношения она кажется вполне верной. И история Манфреда показывает нам, что триангулированная система отношений очень часто оказывается в состоянии открыть ребенку те условия развития, которых нельзя ожидать от индивидуальной позиции или личности отца и (или) матери, поскольку она компенсирует дефицит в личности каждого из родителей. Компенсационное триангулирование требуется не только в случае эмоционально дистансированного и требующего самостоятельности значения матери. Соответствующее качественное облегчение объектоотношения к матери открывается детям, матери которых их особенно опекают, что не может освободить ребенка, но существует отец, который бесстрашно позволяет автономию; тем детям, чьи матери боятся агрессивных столкновений, но отец воспринимает конфликты легче; познать солидарность и поддержку отца в то время, когда мать (временно) ограничена в возможности проявлять любовь в полной мере по причине рождения нового ребенка; детям, к которым особенно жесткие требования к воспитанию (в отношении чистоплотности, успехов, манер) смягчаются «либеральным» отцом, так что ребенок может освобождаться от чувства вины по поводу недостаточного соответствования требованиям. Во всех этих и многих других описанных ниже случаях дело сводится к смещению обычного равновесия между (первичным) материнским и (вторичным) отцовским объектоотношением. Большое значение, которое играет отец для душевного развития этих детей, превращает развод наряду с ранящими переживаниями разлуки в катастрофу (СНОСКА: Конечно, иногда можно наблюдать, наоборот, облегчение нагрузки отношения к отцу, благодаря личным качествам матери. Но это играет роль несколько позже, в эдиповой фазе, в которой отец приобретает значение самостоятельного объекта (т.е. независимо от борьбы с матерью за самостоятельность). Триангулированная система отношений защищает также и отца от чрезвычайных разочарований (и агрессий) ребенка. В этом может скрываться еще одна причина того, что дети тоскуют и по тем отцам, которые — с точки зрения матери — слишком мало заботились о них и даже порой причиняли им боль).


© 2010 Институт христианской психологии
Разработка сайта - «Арефа»