Августин Блаженный. О граде Божием

Книга двадцать вторая

О предназначен­ном конце Града Божия, т. е. о вечном блажен­стве святых: подтверждает­ся вера в воскресение тех и объясняет­ся, каково оно будет. После, речью о том, как святые будут проводить жизнь в бессмертных и духовных телах, сочинение заканчивает­ся.

Глава I

О состоянии ангелов и людей

Эта последняя книга, как мы обещали в книге предыдущей, будет содержать в себе рассуждение о вечном блажен­стве града Божия. Вечным это блажен­ство называет­ся не по продолжи­тель­ности времени, идущего через ряд многих веков и, однако, рано или поздно должен­ству­ю­щего иметь конец, но в том смысле, как написано в Евангелии: «И Царству Его не будет конца» (Лк. 1,33). С другой стороны, эта вечность (должна пониматься) не так, что град сей представляет собою такой вид непрерывного бытия, что одни выходят из него, умирая, а другие являют­ся им на смену, рождаясь, подобно тому, как в дереве, постоянно покрытом листвою, по-видимому, остает­ся одна и та же про­изводи­тель­ная сила, доколе появля­ю­щиеся на место увядших и опав­ших листьев новые листья сохраняют тенистый вид; а так, что все граждане его будут бессмертны, ибо там и люди получат то, чего никогда не теряли святые ангелы. Так устро­ит всемогущий Бог, Создатель этого града. Таково Его обетование, и обманы­вать Он не может; а чтобы этому обетованию мы веровали, Он многое, и обещанное, и нет, уже исполнил.

Он сотворил вначале этот, наполнен­ный всеми видимыми и подлежащими чувствам прекрасными предметами, мир, в котором нет ничего лучше духов, ко­их Он одарил разумом и способностью созерцать Себя и соединил в одном сообще­с­т­ве, называемом нами святым и горним градом, в котором Сам же и служил предметом, поддержива­ю­щим их бытие и дела­ю­щим их блажен­ными, как бы общею их жизнью и питанием. Он даровал этой разумной природе такое свободное про­изволение, чтобы она могла, если бы захотела, отступить от Бога, т. е. от своего блажен­ства; ибо тотчас вслед за тем должно было наступить для нее злополучие. Хотя Он и предвидел, что некоторые ангелы из гордости, думая сами по себе обладать блажен­ной жизнью, окажут­ся отступниками от такого великого блага, однако не лишил их этой способности, решив, что больше могущества и благости – извлечь из зла добро, чем не допустить зла. Да и зла не было бы совсем, если бы изменчивая, хотя и добрая природа, сотворен­ная всевышним и неизмен­но благим Богом, Который все сотворил добрым, не создала его сама себе путем греха.

Сам этот грех служит очевидным доказатель­ством, что природа была сотворена доброй Ибо если бы она не была великим, хотя и не равным Творцу добром, то отступниче­с­т­во от Бога, этого, так сказать, ее Света, не было бы для нее, конечно, злом. Как слепота глаза представляет собою порок, и порок этот указывает, что глаз сотворен для того, чтобы видеть свет, а потому и в самом своем пороке глаз являет­ся для прочих органов органом, способным к (восприятию) света (имен­но по этой причине лишение света и составляет для глаза порок); так и природа, наслаждав­шаяся Богом, свидетель­ствует, что была сотворена наилучшей, самим сво­им повреждением, когда злополучна соб­с­т­вен­но потому, что не наслаждает­ся Богом, Который свободное падение ангелов подверг правосуднейшему наказанию вечным лишением блажен­ства, а ангелам, устоявшим в высшем благе, саму эту твердость обратил как бы в награду, дабы они были уверены, что эта их твердость пребудет без конца. Он и самого человека сотворил правым и с тем же самым свободным про­изволением, как суще­с­т­во хотя и земное, но достойное неба, если он останет­ся в единении со сво­им Творцом; если же от Него отступит, постигнет и его злополучие, свой­с­т­вен­ное такого рода природе. Предвидя, что он также отступит от Бога, преступив закон Божий, Бог не лишил его, однако же, способности свободного про­изволения, ибо наперед знал, что сделает Он доброго из его зла, собирая Своей благодатью из смертного, заслужен­но и правосудно осужден­ного рода многочислен­ный народ, в восстановление и восполнение падшей части ангелов, дабы, таким образом, возлюблен­ный и горний град тот не умалял­ся в числе сво­их граждан, а даже, быть может, еще и радовал­ся их возрастанию.

Глава II

О вечной и непреложной воле Божией

Ибо хотя злыми и творит­ся многое вопреки воле Божией, но Бог обладает такой премудростью и могуще­с­т­вом, что все, кажущееся противным Его воле, обращает к таким последствиям или целям, которые Его предвидение нашло добрыми. А потому, хотя мы и говорим, что Бог изменяет Свою волю, делаясь, например, гневным по отношению к тем, к кому был (прежде) кротким, но в сущности изменя­емся мы, а не Он, и в состояниях, которые испытываем сами, видим как бы изменя­ю­щимся Его; подобно тому, как для больных глаз изменяет­ся солнце и из нежного делает­ся как бы резким, из приятного – тягостным, хотя само по себе оно остает­ся таким же, каким и было. Да и волею Божией мы называем ту волю, которую Бог творит в сердце повину­ю­щихся Его заповедям, о коей говорит апостол: «Бог про­изводит в вас и хотение и действие» (Флп. 2,13).

Подобно этому и праведностью Божией мы называем не только ту праведность, которой праведен сам Бог, но и ту, которую Он творит в человеке оправданном; точно так же и законом Его мы называем закон, который существует соб­с­т­вен­но для людей, но дан Богом. Ибо то были, конечно, люди, кому говорил Иисус: «В законе вашем написано» (Ин. 8,17), так как в другом месте читаем: «Закон Бога его в сердце у него» (Пс. 36,31). Подобно этому называем мы Бога и жела­ю­щим сообразно с тою Его волей, которую Он про­изводит в людях; потому что желает не сам Он, а делает жела­ю­щими Сво­их присных; подобно тому, как называем Его и познав­шим потому, что Он дал познать Себя тем, кем не был познан. Ибо слова апостола: «Ныне же, познав­ши Бога, или лучше, получив­ши познание от Бога» (Гал. 4,9) нельзя понимать так, что их, предназначен­ных прежде создания мира (1 Пет. 1,20), Бог познал только теперь; но сказано, что Он познал их теперь, в том смысле, что теперь только дал им познать Себя. О таком способе слово­употребления я упоминал уже и в предыдущих книгах. Таким образом, по той воле, по которой мы называем Бога жела­ю­щим, Он желает многого, но не делает, потому что жела­ю­щими делает других, которым неизвестно будущее.

Так, святые Его в силу Им же внушаемой святой воли желают многого, но этого не бывает, подобно тому, как о некоторых воссылают свои благо­честивые и святые молитвы, и, однако, того, о чем они молят­ся, Он не исполняет, хотя эту волю молиться Сам же творит в них Сво­им Святым Духом. Отсюда, когда святые по внушению Божию желают и молят­ся, чтобы каждый получил спасение, то, употребляя выше­указанный способ слововыражения, мы можем сказать: «Бог хочет так, но не делает», называя в этом случае жела­ю­щим Того, Кто про­изводит в них желание. Напротив, по той Своей воле, которая вечна, как и Его предвидение, Он сотворил уже все, что только хотел сотворить на небе и на земле, не только прошедшее и настоящее, но даже и будущее (Пс. 113,3). Но прежде чем наступит время, в которое по Его воле должно быть то, что раньше времени Он предусмотрел и предустро­ил, мы говорим: «Оно будет, когда захочет Бог». Если же мы не знаем ни времени, когда оно будет, ни даже того, будет ли оно, то говорим так: «Оно будет, если захочет Бог», – говорим не потому, что у Бога тогда будет новая воля, какой Он не имел, а потому, что тогда будет то, что от вечности предуготовлено Его непреложной волей.

Глава III

Об обетовании вечного блажен­ства святым и о нескончаемых муках нечестивых

По этой причине (я опускаю многое другое), как видим мы уже исполнив­шимся на Христе то, что Бог обещал Аврааму, говоря: «И благословят­ся в семени твоем все народы земли» (Быт. 22,18); так исполнит­ся и то, что обещал Он его семени, говоря через пророка: «Восстанут мертвые тела»; и еще: «Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце. А вы будете веселиться и радо­ваться во веки о том, что Я творю: ибо вот, Я творю Иерусалим веселием и народ его ра-достию. И буду радо­ваться об Иерусалиме и веселиться о народе Моем; и не услышит­ся в нем более голос плача и голос вопля» (Ис. 26,19; Ис. 65,17–19). А также и то, что предвозвестил Он через другого пророка, говоря ему: «Спасут­ся в это время из народа твоего все, которые найдены будут записанными в книге. И многие из спящих в прахе земли пробудят­ся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан. 12,1–2). И в другом месте через того же пророка: «Примут царство святые Всевышнего, и будут владеть царством вовек и во веки веков» (Дан. 7,18). А несколько ниже (пророк) говорит: «Царство (Всевышнего) – царство вечное» (Дан. 7,27). Равно и все другое, относящееся к этому предмету, как приведен­ное мною в двадцатой книге (Дан. 21 и след.), так и не приведен­ное, что содержит­ся в тех же самых книгах, – все это сбудет­ся подобно тому, как сбылось то, что неверу­ю­щие считали несбыточным. Ибо как то, так и другое обещал, исполнение как того, так и другого предсказал один и тот же Бог, пред Которым трепещут языческие божества, как свидетель­ствует об этом даже известнейший языческий философ Порфирий.

Глава IV

Против мудрецов мира сего, по мнению которых земные тела людей не могут быть перенесены в небесные обители

Но люди, а имен­но – люди ученые и мудрству­ю­щие против силы такого авторитета, который весь человеческий род обратил к вере и надежде относи­тель­но этого предмета, как это было предсказано за столько времени раньше, – выдвигают с кажущимся им остро­умием аргументы против воскресения тел и говорят то, что приводит­ся Цицероном в третьей книге «О республике». Заверив, что Геркулес и Ромул были из людей, хотя и считались богами, Цицерон говорит: «Тела их не были взяты на небо, ибо было бы нарушением природы, если бы сущее от земли не оставалось в земле». Таков главный аргумент мудрецов, мысли которых Господь знает, что они суетны (Пс. 93,11). И в самом деле, если бы мы состояли из одной только души, были бы духом безо всякого тела и, обитая на небе, не знали бы земных животных, а между тем нам бы сказали, что настанет время, когда мы будем соединены некоторыми удиви­тель­ными узами с одушевлен­ными земными телами, то, отказываясь этому поверить, не привели бы мы более сильный аргумент, если бы сказали, что противно природе, чтобы нечто бестелесное было связано телесными узами? И, однако, земля полна душами, оживля­ю­щими земные тела, удиви­тель­ным образом с ними соединен­ными.

Почему же волею того же Бога, Который создал подобные существа, земное тело не может быть возвышено в тело небесное, если душа, превосходящая собою всякое небесное тело, могла быть соединена с земным телом? Или разве небольшая частичка земли могла вместить в себе нечто лучше по сравнению с небесным телом, чтобы быть чувству­ю­щею и живою, а небо откажет­ся принять ее, уже чувству­ю­щую и живую, или принятую не будет в состоянии поддержи­вать, хотя чувствует и живет она благодаря упомянутому, лучшему по сравнению со всяким небесным телом, началу? Но теперь этого не бывает, потому что еще не наступило время, когда быть тому определено волею Того, Кто вещи, приглядев­шиеся нам и потерявшие поэтому цен­ность, сотворил более удиви­тель­ным образом, чем то, чему те не верят. Ведь если факт, что бестелесные души, превосходящие собою небесные тела, соединены с земными телами, удивляет нас не так сильно, как то, что земные тела восхищают­ся, правда, в небесные, однако все же телесные обители; то не потому ли един­ствен­но, что первое мы привыкли видеть, да и сами мы таковы, между тем как вторым еще не сделались, да никогда того и не видели? На непредубежден­ный взгляд соединение бестелесного с телесным, без сомнения, представляет­ся более удиви­тель­ным боже­с­т­венным делом, чем соединение хотя и различных, небесных и земных, однако же все-таки тел.

Глава V

О воскресении плоти, которому некоторые не верят, хотя верует в него весь мир

Некогда казалось невероятным вознесение земного тела Христа на небо, но этому верует теперь весь мир; теперь и ученые и неученые верят факту воскресения плоти и вознесения ее в горние обители, хотя весьма немного остает­ся и таких ученых или неученых, которые этому удивляют­ся. Если этому факту уверовали, как факту вероятному, то пусть видят, как глупы они, не верящие в это; если же веруют факту невероятному, то самое невероятное, что веруют невероятному. Итак, один и тот же Бог предрек два невероятные (события), а имен­но – воскресение нашего тела для вечной жизни и то, что мир уверует в такую невероятную истину, – предрек, что оба эти события сбудут­ся (Мф. 26,13), когда ни одно из них еще не исполнилось. Одно из этих невероятных (событий) мы видим уже исполнив­шимся: мир верует тому, что казалось невероятным. Почему же не иметь упования и на другое, т. е. что исполнит­ся и другое, во что невероятным образом уверовал мир, как уже исполнилось то, что также казалось невероятным, т. е. что мир уверовал в такую невероятную истину; ибо оба эти невероятные события, из которых одно мы уже видим, а в другое веруем, предсказаны в тех же самых книгах, при посредстве ко­их мир уверовал. А если вдуматься в сам способ, каким мир уверовал, то окажет­ся еще больше невероятного.

С сетями веры Христос послал в море века сего весьма немногих, не просвещен­ных в свободных науках, не получив­ших никакого школьного образования, не искусных в грамматике, не вооружен­ных диалектикой и не напыщен­ных риторикой, рыбарей, и через них из всего человеческого рода уловил столь великое множе­с­т­во настолько же необыкновен­ных, насколько и редких рыб, и даже самих философов. Прибавим же, если угодно, или лучше потому, что оно должно быть угодно, к двум выше­указанным событиям и это третье. Итак, мы имеем уже три невероятных (события), которые, однако, исполнились. Невероятно, что Христос воскрес во плоти и вознесся с нею на небо; невероятно, что мир уверовал такому невероятному факту; невероятно, что убедить мир и в нем даже самых ученых людей в таком невероятном факте и с таким успехом смогли люди незнатные, самые простые по положению, весьма немногие числом и несведущие. Первому из этих трех невероятных (событий) те, с которыми мы ведем речь, не хотят верить; второе вынуждены признать, а если не поверят третьему, то не объяснят, откуда явилось второе. В самом деле, воскресение Христа и вознесение Его на небо с плотью, в которой Он воскрес, составляет уже предмет проповеди и веры в целом мире; если оно – факт невероятный, откуда же явилась вера в него на всем земном шаре? Если бы люди многочислен­ные, благородные, высокопоставлен­ные и ученые сказали, что они были очевидцами этого события и что видели, постарались бы обнародо­вать, в таком случае не только не было бы удиви­тель­но, что им поверил мир, но было бы непонятно, что не все еще хотят им верить; если же, как было в действи­тель­ности, мир поверил словам и писаниям весьма немногих, темных, незнатных и неученых очевидцев, почему же некоторые доселе еще не верят целому веру­ю­щему миру? Мир потому и поверил малому числу незнатных, низкорожден­ных, несведущих людей, что в лице таких смирен­ных свидетелей тем удиви­тель­нее говорило о себе само боже­с­т­во. Ибо красноречием убеждав­ших служили чудеса, которые они творили, а не слова, которые они говорили. И те, которые сами не видели, что Христос воскрес во плоти и с нею вознесся на небо, веровали благове­с­т­вовав-шим об этом очевидцам не только потому, что они говорили, но и потому, что творили чудеса.

Так, тех самых людей, о которых было известно, что они говорят на одном или в лучшем случае – на двух языках, услышали говорящими вдруг на языках всех народов (Деян. 2). Хромой от чрева матери именем Христа по слову их в сорок лет сделал­ся здоровым; платки с тел их помогали выздоравли­вать недужным; на улицу, по которой они должны были проходить, выносили по порядку многих одержимых различными болезнями, чтобы их осенила тень проходящих, и (больные) тотчас получали исцеление; и многие другие чудеса совершались ими именем Христа, и даже воскресали мертвые (Деян. 3; Деян. 4). Если допустят, что все это было так, как мы о том читаем, то прибавим и эти невероятные факты к трем выше­упомянутым невероятным событиям; соберем все эти свидетель­ства о многих невероятных фактах, чтобы поверили тому одному невероятному, что говорит­ся о воскресении плоти и вознесении на небо, и обратим к вере тех, которые еще не ожесточились в неверии. Если же тому, что апостолами Христа совершены были выше­указанные чудеса, дабы веровали их проповеди о воскресении и вознесении Христа, не поверят, то для нас достаточно и того одного великого чуда, что этому факту уверовал без всяких чудес целый мир.

Глава VI

О том, что Рим своего основателя Ромула сделал богом из любви к нему; Церковь же возлюбила Христа по вере в Него как в Бога

Припомним и здесь, что Туллий удивляет­ся верованию в боже­с­т­во Ромула. Приведу его слова так, как они у него написаны: «В Ромуле, – говорит он, – наиболее достойно удивления то, что другие, которые, как говорят, сделались богами из людей, жили в века менее просвещен­ные, когда ум был более склонен к вымыслу, ибо необразованные люди легко отдавались вере. Между тем, век Ромула был ближе к нам, к теперешним шестисотым годам*, когда науки и искусства уже окрепли и грубая человеческая жизнь очищена от всякого старого заблуждения».

«Отсюда, – продолжает он несколько ниже, – можно понять, что Гомер жил за много лет до Ромула, так что при людях уже ученых и во времена просвещен­ные не оставалось почти ни малейшего места для вымысла. Древность принимала сказки, придуманные порою весьма нелепо; этот же просвещен­ный век отверг их, осмеивая прежде всего то, чего не может быть»1).

Туллий Цицерон, один из числа людей ученейших и самый красноречивый из всех, называет верование в боже­с­т­во Ромула удиви­тель­ным потому, что времена те были уже цивилизованные, не принимав­шие сказочной лжи. Но кто же возвел Ромула в число богов, если не Рим, хотя бы и малый и только что начина­ю­щийся? Впоследствии потомки должны были сохранять то, что они приняли от предков, так что с этим вместе с молоком матери всасываемым предрассудком Рим возрос и достиг такой великой власти, что с вершины ее, как бы с некоего возвышен­ного места, затоплял этим сво­им воззрением и те народы, над которыми господствовал; и хотя эти последние в боже­с­т­во Ромула не верили, однако богом его называли из опасения оскорбить город, у которого находились в рабстве, называя его несколько иначе, чем как называл его Рим; сам же Рим верил этому если не под влиянием любви к заблуждению, то под влиянием заблуждения от любви.

Между тем, хотя Христос и основатель небесного и вечного града, однако град этот не потому верует в Его боже­с­т­во, что Им создан, а скорее потому и должен был быть создан, что уверовал в Него, как Бога. Рим воздал своему основателю божескую почесть в храме уже после того, как был построен и посвящен ему; горний же Иерусалим своего Основателя, Бога Христа, положил в основание своей веры, чтобы мог быть создан и посвящен Ему. Тот признал Ромула богом из любви к нему, а этот возлюбил Христа по вере в Него, как Бога. Таким образом, как для Рима предшеству­ю­щим началом была любо­вь, и относи­тель­но того, кого любил, он поверил охотно даже и ложному благу; так для небесного града предшеству­ю­щим началом была вера, так что правою верой он возлюбил то, что было не ложно, а истинно. Ибо кроме стольких и таких выше­упомянутых чудес, убежда­ю­щих в боже­с­т­ве Христа, Ему предше­с­т­вовали заслужива­ю­щие полной веры боже­с­т­венные пророчества, которые мы видим не ожида­ю­щими еще своего исполнения, как веровали отцы, а уже исполнив­шимися на Нем. Между тем, относи­тель­но того, что Ромул основал Рим и царствовал в нем, мы слышим и читаем как о факте уже совершив­шемся, но не предсказанном раньше; а что он принят в число богов, то письмен­ные источники сообщают, что этому верят, но не удостоверяют, что оно совершилось. Да и никакими знаками необыкновен­ных событий не подтверждает­ся, что это случилось с ним в действи­тель­ности. Ибо каким образом или в какой степени может служить доказатель­ством его божества то обстоятель­ство, которое, по-видимому, считает­ся великим чудом, а имен­но – волчица-кормилица? Если и допустить, что эта волчица была не публичною женщиной, а зверем2), то ведь брат Ромула не считает­ся богом, хотя она была кормилицей их обо­их. С другой стороны, кому запрещали назы­вать Ромула, Геркулеса или других подобных людей богами, и кто предпочел скорее умереть, чем не назы­вать их так? Или наоборот, разве принял бы какой-нибудь народ Ромула в число сво­их богов, если бы не понуждал его к этому страх перед римским именем? Между тем, кто может сосчитать, сколь многие предпочли претерпеть самую лютую смерть, чем отречься от Бога Христа! Таким образом, считать Ромула богом побуждал некоторые находив­шиеся под римским ярмом города страх даже легкого раздражения, какое, как полагали, могло быть со стороны римлян, если бы так не делали; напротив, от почитания и даже исповедания Христа Богом не мог отклонить многое множе­с­т­во по всей земле мучеников страх не легкого уже раздражения, но безмерных мучений и даже самой смерти, которою чаще всего угрожали. И однако град Христа, хотя он был еще стран­ству­ю­щим на земле и имел войска многих народов, не вступал ради времен­ного спасения в борьбу со сво­ими нечестивыми гонителями, напротив, не противодействовал им имен­но ради того, чтобы получить вечное спасение. Граждане его подвергались узам, заключениям, истязаниям, пыткам, умерщвлению – и все-таки умножались. Им нечего было бороться ради спасения жизни, коль скоро они прене­брегали жизнью ради Спасителя.

Знаю, что в третьей книге Цицерона, если не ошибаюсь, «О республике», приводит­ся такое рассуждение, что наилучшим городом война принимает­ся только или ради верности в исполнении обязательств, или ради спасения. А что называет он спасением или какого рода спасение хочет разуметь, разъясняет­ся им в другом месте: «Но, – говорит он, – этих наказаний, которые испытывают и самые глупые люди, – лишение необходимого, ссылка, заключение, удары кнутом – частные люди нередко избегают, когда быстро наступает смерть. Для городов же смерть, освобожда­ю­щая отдель­ных лиц от наказаний, сама служит наказанием. Город должен быть устроен так, чтобы быть вечным. Итак, гибель республики не есте­с­т­венна, как гибель человека, для которого смерть не только необходима, а очень часто даже желатель­на. Если же гибнет, разрушает­ся и истребляет­ся город, это (сравнивая малое с великим) в некотором роде похоже на то, как если бы погиб весь этот мир». Что мир не погибнет, это Цицерон говорит вслед за платониками. Итак, ясно, что, по мнению Цицерона, война предпринимает­ся городом ради того спасения, которое состо­ит в том, чтобы город оставал­ся здесь, как говорит он, вечным, хотя бы отдель­ные улицы умирали и рождались, подобно тому, как сохраняет­ся постоянная тенистость маслины или лавра и других того же рода деревьев, между тем как отдель­ные листья опадают и (вновь) появляют­ся. Поэтому смерть, как говорит он, служит наказанием не для отдель­ных лиц, а для целого города, освобождая очень часто отдель­ные лица от наказания.

Отсюда сам собой возникает вопрос, правильно ли поступили сагунтяне, когда предпочли гибель своего города нарушению верности, которою они связывались с самой Римской республикой; за что восхваляют их люди, граждане земного государства? Но я не знаю, каким образом могли бы они остаться верными такому рассуждению, которое говорит, что война должна предприниматься только или ради верности, или ради спасения, но не говорит, чему следует отдать предпочтение, если то и другое одно­времен­но сохранить невозможно. В самом деле, если бы сагунтяне предпочли спасение, то должны бы были нарушить верность; если же сохраняли верность, должны были пожертво­вать спасением, как это и случилось. Между тем, спасение града Божия таково, что оно может сохраняться или, лучше сказать, приобретаться верою и через веру; с утратой же веры никто не может его достигнуть. Принятые об этом к высокомуже­с­т­венному и крепкому сердцу соображения и создали столько и таких мучеников, каких не было и не могло быть и одного, когда Ромул считал­ся богом.

Глава VII

О том, что вера во Христа была делом боже­с­т­венной силы, а не человеческого убеждения

Впрочем, упоминать о ложном боже­с­т­ве Ромула весьма странно, когда мы говорим о Христе. Тем не менее, если Ромул жил почти на шестьсот лет раньше Цицерона и его время, как говорят, было временем настолько уже научно просвещен­ным, что отвергало все, чего не может быть, то через шестьсот лет, во времена самого Цицерона, а в особен­ности еще позже, при Августе и Тиберии, т. е. во времена еще более просвещен­ные, человеческий разум тем более мог бы считать невозможным и с насмешкой устранять от слуха и сердца воскресение плоти Христа и вознесение на небо, если бы сама боже­с­т­вен­ность этой истины или истин­ность самого божества и свидетель­ствовав­шие о ней чудесные знамения не доказывали, что это могло быть и было; так что, несмотря на устрашение и противодействие столь многих и великих гонений, начав­шееся во Христе и имеющее в новом веке наступить для прочих воскресение и бессмертие плоти стало предметом твердой веры и неустрашимой проповеди и посеялось по всей земле, чтобы плодоноснее взрасти от крови мучеников. Ибо пока этой истине уверовал весь мир, преследовав­ший ее страхом, о ней читались предше­с­т­вовав­шие ей предсказания пророков, ей сопутствовали чудеса мужества и в ней убеждались как в новой истине, противоречащей привычке, но не разуму.

Глава VIII

О чудесах, которые совершались для того, чтобы мир уверовал во Христа, и не перестают совершаться (ныне), когда мир уже верует

Почему же, говорят, в настоящее время не бывает чудес, которые, как вы проповедуете, совершались? Я мог бы сказать на это, что прежде, чем мир уверовал, чудеса были необходимы для того, чтобы он уверовал. Кто ищет чудес еще и теперь, чтобы веро­вать, сам представляет собою великое чудо, не веруя, когда верует уже целый мир. Но так говорят потому, что не верят факту совершив­шихся тогда чудес. Откуда же с такою верою повсюду воспевает­ся Христос, вознесшийся с плотью на небо? Откуда во времена просвещен­ные и все, чего не может быть, осмеива­ю­щие, мир крайне чудесным образом верует невероятному помимо всяких чудес? Или скажут, что оно вероятно, а потому ему и поверили? Почему же в таком случае не веруют сами? Итак, мы ставим следу­ю­щую короткую дилемму: или вера в невероятное событие, которого не видели, про­изведена была другими невероятными явлениями, которые совершались и были видимы; или же крайнее неверие было побеждено событием настолько вероятным, что не было надобности ни в каких убежда­ю­щих чудесах. На этом пункте я и должен остановиться в опровержение суетнейших людей.

Фактов многих чудес, которые удостоверяли в том одном великом и спаси­тель­ном чуде, что Христос вознесся на небо с плотью, в которой воскрес, отрицать мы не можем. Все это как чудеса, которые были совершены, описано в одних и тех же достоверней-ших книгах. Книги эти сделались известными для того, чтобы про­извести веру; еще более известными делают­ся они благодаря той вере, которую про­извели. Они читают­ся народами, чтобы возбуждать к себе веру; но, с другой стороны, не читались бы они народами, если бы им не верили. Именем Христа или через Его таин­ства, или же молитвами и призыванием святых Его чудеса совершают­ся и в настоящее время; но они не получают до такой степени известности, чтобы говорилось о них с такою же славой, как о тех. О тех чудесах канон священ­ных Писаний, которому надлежало быть закончен­ным, повествует повсюду и они на памяти у всех народов; между тем об этих, где бы они ни совершались, едва знает весь город или какая бы там ни было оседлая местность. Большею частью и здесь знают о них весьма немногие, между тем как другие не знают, в особен­ности, если город велик; и когда о них рассказывают в другом месте, они не имеют такого авторитета, чтобы им верили безо всякого затруднения или сомнения, хотя бы и рассказывали верные христиане верным же.

Чудо, совершив­шееся в Медиолане в нашу там бытность, когда прозрел слепой, могло сделаться известным для многих потому, что и город большой – Медиолан, и там тогда находил­ся император, и факт этот совершил­ся на глазах огромного числа народа, стекшегося к мощам мучеников Протасия и Гервасия, которые, (дотоле) скрытые и совершен­но неизвестные, открыты были во сне епископу Амвросию; там-то слепой и прозрел, исцелив­шись от давней слепоты. Но кому, кроме весьма немногих, известно в Карфагене об исцелении, которое совершилось над Иннокентием, адвокатом наместнической префектуры, причем находились между другими и мы и все видели сво­ими глазами. Как человек со всем сво­им домом благо­честивейший, он принял меня и брата моего Алипия, явив­шихся из-за моря, когда мы еще не были клириками, но уже служили Богу, и у него-то мы тогда и жили. Он лечил­ся у врачей; ему вырезали фистулы, которые во множе­с­т­ве и в самом перепутанном виде имелись у него на задней нижней части тела, и врачи (теперь) наблюдали за результатами своего медицинского искусства. Операция эта сто­ила ему долгих и тяжких страданий. Между тем, одна из язв ускользнула от врачей и была так скрыта, что они не могли достать ее, чтобы вскрыть ножом. Наконец, когда все выходив­шие наружу язвы были излечены, осталась эта одна, относи­тель­но которой усилия врачей оставались напрасны. Считая медли­тель­ность выздоровления подозри­тель­ной и опасаясь, что снова придет­ся прибегнуть к операции, как предсказывал его домашний врач, которому те врачи не дозволили во время операции даже смотреть, как они ее будут про­изводить, и которого сам пациент в раздражении прогнал из дома и с трудом снова принял, – больной поднял­ся и сказал: «Вы намерены меня опять резать? Со мною случит­ся так, как говорил тот, присутствия кого вы сами не захотели?» Те начали подшучи­вать над неискусным врачом, а страх больного успокаи­вать ласковыми словами и обещаниями.

Прошло еще весьма немало дней, а пользы от того, что делалось, не получалось никакой. Врачи, однако, продолжали настаи­вать на обещании, что покончат с язвой с помощью лекарств, не прибегая к ножу. Они пригласили еще врача, уже престарелого и довольно известного в искусстве этого рода, Аммония (он был еще жив), который, осмотрев (больное) место, обещал то же, что, руководимые осторожностью и опытностью, обещали и те. Обнадежен­ный таким авторитетом, больной с шутливой веселостью начал посмеи­ваться над сво­им домашним врачом, как будто уже выздоровел. Что же дальше? Прошло без всякой пользы столько дней, что утомив­шиеся и смущен­ные врачи признали, что больной не выздоровеет без новой операции. Больной испугал­ся и от крайнего испуга побледнел, а когда пришел в себя и смог говорить, приказал врачам уходить и больше не возвращаться; обливаясь слезами и подавля­емый мыслью о неизбежности (операции), он только сказал, чтобы пригласили некоего александ­рийца, который тогда считал­ся знаменитым хирургом, выполнить то, чего в раздражении не хотел он дозволить тем. Но когда тот пришел и как художник по рубцам ран оценил труд врачей, то как честный человек стал убеждать больного, чтобы те врачи, положив­шие столько труда, что осмотр его вызывает в нем удивление, воспользовались и результатом своего лечения, присовокупив, что больной действи­тель­но не может выздороветь, если не будет про­изведено операции, но что не в его нрав­с­т­вен­ных правилах из-за оста­ю­щейся безделицы похищать награду за такой труд у людей, высококлассную работу, искусство и старатель­ность которых он с удивлением усмотрел на рубцах ран. Благодаря этому прежние врачи были снова приглашены и было решено, что они в присутствии александ­рийца вскроют ножом язву, которая, по общему мнению, была признана другим образом неизлечимой. Операция была отложена на следу­ю­щий день. Но когда врачи ушли, крайняя печаль хозяина возбудила в его доме такую скорбь, что мы едва-едва удержали себя от рыданий, как на похоронах.

Больного ежедневно посещали святые мужи, тогдашний узаленский епископ, блажен­ной памяти Сатурнин, и пресвитер Гелоз, а также дьяконы карфагенской церкви; в числе последних был и един­ствен­ный остав­шийся из них в живых, в сане уже епископа, достопочтен­ный нами Аврелий, с которым, вспоминая дивные дела Божий, мы часто беседуем об этом обстоятель­стве и находим, что он твердо помнит то, о чем мы рассказываем. Когда по обыкновению они вечером посетили больного, тот с вызыва­ю­щими сострадание слезами просил их, чтобы они почтили наутро сво­им присутствием скорее его похороны, чем скорбь. И действи­тель­но, под влиянием прежних страданий на него напал такой страх, что многие из врачей были уверены, что он умрет. Те утешали его и убеждали надеяться на Бога и муже­с­т­венно перенести Его волю. Потом мы начали молиться, и когда по обычаю преклонили колени и опустились на землю, больной бросил­ся на землю с таким видом, будто был повержен какой-то неудержимо увлекав­шей его силой, и начал молиться; и кто передаст словами, как начал он молиться, с каким возбуждением и порывом духа, с какими слезами, с какими потрясав­шими все члены его и совершен­но подавлявшими дух воплями и рыданиями? Молились ли другие, или же их внимание было поглощено этим, не знаю, Я совершен­но не мог молиться и только про­изнес внутрен­не следу­ю­щие немногие слова: «Господи, каким еще молитвам сво­их (рабов) Ты внемлешь, если не внемлешь этим?» Мне казалось, что к словам этим уже ничего нельзя было прибавить, кроме разве того, чтобы он умер молясь. Мы встали и, приняв благословение от епископа, начали расходиться, причем больной просил, чтобы они пришли наутро, а те убеждали, чтобы он не падал духом.

И вот настал день, которого так боялись: явились служители Божий, как и обещали явиться; пришли врачи, приготовили все, чего требовал момент, выложили к ужасу всех роковые инструменты. И в то время, как те, которые облечены высшим авторитетом, старают­ся утешением поднять упав­ший дух больного, на постели приводят­ся в порядок члены его, развязывают­ся узлы повязок, обнажает­ся (больное) место, врач осматривает его и с инструментами в руках вниматель­но ищет язву, подлежащую операции. Всматривает­ся, затем щупает, потом исследует всевозможным образом и... находит совершен­но заросший рубец. Радость, хвала и благодарение мило­сердному и всемогущему Богу, которые излились из уст всех вместе со счастливыми слезами, не поддают­ся описанию; все это скорее можно понять, чем выразить словами.

В том же Карфагене благо­честивейшая женщина знатной фамилии Иннокентия имела рак груди, болезнь, как говорят врачи, не подда­ю­щуюся никаким лекарствам. Обыкновен­но или отсекают и отделяют от тела тот член, в котором он зарождает­ся, или же, чтобы человек прожил несколько дольше, считают необходимым оставить всякое лечение, так как благодаря этому, по мнению, как говорят, Гиппократа, смерть наступает позже. Так сообщил ей опытный и весьма друже­с­т­венный ее дому врач, и она обратилась с молитвою к Богу. Незадолго до пасхи она получила во сне наставление, чтобы она караулила за женским отделением при крещальне и чтобы та, которая после крещения выйдет навстречу раньше других, осенила ей (больное) место знамением Христа; она сделала так и тотчас получила исцеление. Когда потом увидел ее тот врач, который сказал ей, чтобы она не прибегала ни к какому лечению, если желает прожить несколько дольше, и нашел вполне здоровой, между тем как про­изведен­ный ранее осмотр открыл у нее упомянутую болезнь, то с живостью спросил, чем она пользовалась, желая, насколько можно понять, узнать о лекарстве, которым опровергнуто было определение Гиппократа. И когда услышал, как было дело, то прене­брежи­тель­ным тоном и с такою миной, что та испугалась, как бы он не про­изнес какого-нибудь оскорби­тель­ного для Христа слова, отвечал ей с иронией: «Я думал, ты скажешь мне что-нибудь великое». На это тотчас и уже с содроганием она возразила: «Что великого сделал Христос, исцелив рак, когда Он воскресил четверодневного?» Услышав об этом и сильно досадуя, что столь великое чудо, совершив­шееся в таком городе и над такою знатною особой, остает­ся неизвестным, я счел нужным сделать ей за это внушение и даже выговор. И когда она мне ответила, что она об этом не молчала, я спросил у случайно находив­шихся у нее в то время весьма близких к ней женщин, знали ли они об этом прежде? Те отвечали, что реши­тель­но не знали. «Так-то, – сказал я, – ты не молчишь, что не слыхали даже они, которые связаны с тобою дружбой!» И так как я узнал от нее об этом в общих чертах, то попросил, чтобы она в присутствии этих женщин, к великому их удивлению и прославлению Бога, рассказала подробно и по порядку, как было дело.

В том же самом городе один врач-подагрик, вознамерив­шись креститься, накануне крещения получил во сне от черных кудрявых мальчуганов, в которых он угадал демонов, запрещение креститься в этом году, но, не послушав их, хотя они наслали на его ноги страшнейшую боль, какой он никогда не испытывал прежде, пришел и, согласно обету, крестил­ся без отсрочки, нанося демонам еще большее поражение банею возрождения; в крещении он освободил­ся не только от той болезни, которую испытывал сверх обыкновения, но и от самой подагры и, хотя потом жил долго, не страдал уже больше ногами. Кто знает об этом? Знаем только мы и весьма немногие братья, до которых мог дойти об этом слух.

Один курубитанец-мимист, крестив­шись, получил исцеление не только от паралича, но и от безобразной тяжести в детородных частях, и вышел из источника возрождения облегчен­ным от той и другой болезни, как будто не имел на теле никакого повреждения. Кто знает об этом, кроме Курубы и тех весьма немногих, которые могли где-либо об этом слышать? Мы же, узнав об этом, по распоряжению святого епископа Аврелия попросили (того человека) явиться в Карфаген; хотя о том и раньше слышали от людей, в правдивости которых не могли сомне­ваться.

Есть у нас один человек, быв­ший народный трибун Гесперий; он на фуссаленской территории имеет мызу, называемую Зубеди. Узнав, что его дом находит­ся там во власти зловредной силы злых духов, причиня­ю­щей мучения животным и рабам, он попросил (в мое отсутствие) наших пресвитеров, чтобы туда пришел кто-нибудь из них, молитвами которого (духи) были бы изгнаны. Явил­ся один (из пресвитеров), принес там жертву тела Христова, молясь сколько мог о том, чтобы исчезло упомянутое наваждение, и тотчас, по мило­сердию Божию, оно исчезло. Между тем, от друга своего он получил святую землю, принесен­ную из Иерусалима, где на третий день воскрес погребен­ный Христос, и привесил ее в своей спальне, чтобы и самому не подвергнуться какому-нибудь злу. Но когда его дом очистил­ся от скверны, что, как он думал, про­изошло от той земли, он из благоговения не захотел держать ее в своей спальне. Случилось мне и моему собрату, епископу синитенской церкви Максимину, находиться поблизости; Гесперий попросил нас прибыть, и мы прибыли. И после того, как он сообщил нам обо всем этом, он попросил о том, чтобы эта земля была где-нибудь зарыта и чтобы там было устроено молитвен­ное место, где христиане могли бы собираться для прославления дел Божиих. Мы против этого ничего не имели – так и было сделано. Был там один молодой параличный крестьянин; услыхав об этом, он обратил­ся с просьбой к сво­им родителям, чтобы те немедлен­но принесли его на это священ­ное место. Принесен­ный туда, он помолил­ся и тотчас же пошел обратно на сво­их соб­с­т­вен­ных ногах.

На расстоянии менее тридцати миль от Гиппона есть дача, называемая Викторианской. Там находит­ся храм в честь медиоланских мучеников Протасия и Гервасия. Туда приведен был один юноша, который летом среди дня, купая лошадь в реке, подвергся нападению демона. И когда он лежал или при смерти, или весьма похожий на умершего, пришла сюда по обычаю для вечерних молитв и гимнов госпожа дачи со сво­ими служанками и с некоторыми набожными женщинами; и начали они петь гимны. Как бы поражен­ный этим пением, (бес) затрясся, с ужасным воем схватил­ся за алтарь, не смея или не будучи в силах двинуться, точно бы был привязан или пригвожден к нему, и с великим плачем прося себе пощады, признал­ся, где, когда и как напал на юношу. Наконец, объявив, что выйдет, пересчитал члены (юноши), которые грозил отнять, уходя, и с этими словами вышел из юноши. Но глаз последнего, выскочив на щеку, висел на тонкой жилке, как бы на внутрен­нем корне, и вся середина его, быв­шая прежде черной, побелела. Увидев это, присутствовав­шие (сюда на крики больного сбежались и другие, и все погрузились в молитву за него) хотя и обрадовались, что (юноша) пришел в сознание, но, опечален­ные по поводу его глаза, говорили, что надобно найти врача. Тогда муж его сестры, который привез его сюда, сказал: «Бог, молитвами святых изгнав­ший демона, силен возвратить ему и зрение». После того вставил, как мог, выпав­ший и висев­ший глаз на место и привязал его полотенцем; он полагал, что глаз должен выздороветь не раньше, чем по истечении семи дней. Когда он сделал это, то (через семь дней) нашел (юношу) совершен­но здоровым. Здесь получали исцеление и другие, о которых долго рассказы­вать.

Я знаю, что одна гиппонская девица, помазав­шись елеем, который пресвитер, молясь за нее, растворил сво­ими слезами, тотчас выздоровела от беснования. Знаю также, что епископ помолил­ся однажды за юношу, которого не видел, и тот сейчас же освободил­ся от демона.

Был один старик, гиппонец по имени Флорентий, человек благо­честивый и бедный, добывав­ший себе средства на пропитание портняжим ремеслом. Он потерял одежду, и не имея средств купить, обратил­ся к Двадцати мученикам, память о которых у нас весьма чествует­ся, с громкой молитвой об одежде. Его услыхали случайно быв­шие тут юноши-шалуны и, когда он пошел, двинулись следом за ним, поддразнивая его, как будто бы он просил у мучеников пятьдесят фолл** на покупку платья.

Продолжая молча путь, он увидел выпрыгнув­шую на берег большую трепещущую рыбу, и при их содействии взял ее и продал за тридцать фолл на кухню одному повару, доброму христианину по имени Катоз, рассказав при этом, как было дело, и надеясь на эти деньги приобрести шерсть, чтобы жена сшила ему одежду. Но, разрезав рыбу, повар нашел в ее внутрен­ностях золотое кольцо и, движимый мило­сердием и под влиянием религиозного страха, тотчас же возвратил его старику, говоря: «Вот как одели тебя Двадцать мучеников!»

Когда епископ Прейект переносил на Тибилитан-ские воды реликвии достославнейшего мученика Стефана, то к возведен­ному в честь его храму стеклось, теснясь окрест, великое множе­с­т­во народа. В это время слепая женщина попросила, чтобы подвели ее к переносив­шему (останки) епископу, и тот дал ей цветы, которые держал; она приняла их, приложила к глазам и тотчас прозрела. К изумлению присутствовав­ших, она с восторгом пошла впереди, выбирая дорогу и не нуждаясь более в проводнике.

Епископ Луцилл при большом стечении сопровождав­шего его народа нес раку упомянутого мученика, которая была поставлена в Синитенском замке, находящемся по соседству с Гиппонской колонией. От ношения этого священ­ного бремени фистула, которая уже давно мучила его и ожидала руки весьма друже­с­т­венного к нему врача, собирав­шегося ее вырезать, вдруг зажила, так как потом он не нашел ее на своем теле.

Евхарий, пресвитер из Испании, прожива­ю­щий в Каламе, страдал застарев­шею камен­ною болезнью и получил исцеление от раки выше­упомянутого мученика, которую привез ему епископ Поссидий. Тот же самый Евхарий, заболев потом другою болезнью, лежал как мертвый, так что ему уже перевязывали пальцы; заступниче­с­т­вом упомянутого мученика, когда была при несена от его раки и возложена на тело лежащего туника самого пресвитера, он поднял­ся на ноги.

Там же жил некто Мартиал, человек по своему положению знатный, достигший уже преклонного возраста и питав­ший отвращение к христианской религии. У него была дочь христианка и зять, в том году принявший крещение. Хотя они с великими слезами просили больного стать христианином, он реши­тель­но отказал­ся и прогнал их от себя с крайним негодованием. Зять в видении получил наставление сходить к раке святого Стефана и там, насколько можно, помолиться за больного, чтобы Бог дал ему благое расположение не отклонять от себя намерения уверо­вать во Христа. Тот так и сделал с великим плачем и с самым пламен­ным и благо­честивым настроением; затем, уходя, взял с собою с алтаря, к которому подходил, несколько цветков и положил больному под голову, потому что наступила уже ночь и тот спал. И вот, еще до рассвета больной закричал, чтобы шли к епископу, который тогда случайно был у меня в Гиппоне. Узнав об его отсутствии, больной попросил прийти пресвитеров. Те явились, он сказал, что верует, и к всеобщему удивлению и всеобщей радости крестил­ся. Пока он был жив, у него не сходили с уст слова: «Христе, прими дух мой с миром», хотя он и не знал, что это были последние слова блажен­нейшего Стефана, когда иудеи побивали его камнями (Деян. 7,58); эти слова были и его последними словами, так как и он вскоре после того скончал­ся.

Там же благодаря тому же мученику получили исцеление и двое подагриков, один местный житель, а другой чужестранец, но местный житель – непосред­с­т­вен­но, а чужестранец узнал из откровения, что он должен предпринять, когда заболит: он сделал так и сейчас же боль утихла.

Есть мыза по имени Авдур; там есть церковь и в ней – рака мученика Стефана. Одного маленького мальчика, когда тот играл на поляне, сбив­шиеся с дороги быки, запряжен­ные в телегу, смяли колесом, и он тотчас же забил­ся, испуская дух. Мать, схватив его, приложила к раке, и он не только ожил, но и оказал­ся целым и невредимым.

В соседнем имении, которое называет­ся Каспали-анским, заболела и отчаялась в выздоровлении одна набожная женщина; была принесена к той же раке ее туника, но больная, прежде чем принесли оттуда тунику, умерла. Родители накрыли туникой ее труп и она, ожив, стала здоровой.

В Гиппоне некто, по имени Басе, сириец, молил­ся перед ракой того же мученика за больную и находив­шуюся в опасности дочь и принес туда же с собою ее одежду; между тем из дома прибегают рабы с известием, что (больная) умерла; но так как тот молил­ся, они были встречены его друзьями, которые приказали им не говорить ему об этом, чтобы он не стал публично плакать. Возвратив­шись в дом, в котором уже слышались рыдания родных, он набросил на умершую дочь одежду, которую брал с собой, и та возвратилась к жизни.

У нас же умер от болезни сын некоего сборщика податей Иринея. Когда его тело лежало бездыханным и с плачем и рыданиями приготовлялось к погребению, некто из его друзей предложил помазать тело елеем от того же мученика. Сделали так, и умерший ожил.

Опять у нас же быв­ший трибун Елевзин положил своего умершего маленького сына на раку мученика, которая находит­ся в его загородном доме, и после молитвы, которую он излил с великими слезами, снял его с раки ожив­шим.

Как быть? Стесняет меня обещание закончить настоящее сочинение, так что я не могу здесь привести всего, что знаю; несомнен­но, большин­ство наших, когда прочитают это, посетуют, что столь многое, о чем знают вместе со мною и они, я обошел молчанием. Прошу их заблаго­времен­но извинить меня и подумать, какого огромного труда сто­ило бы сделать то, не делать чего в настоящем сочинении принуждает меня необходимость. В самом деле, если бы я, умолчав о другом, захотел описать только те чудеса исцелений, которые через этого мученика, т. е. досточтимейшего Стефана, были совершены в Каламской и в нашей колонии, то потребовалось бы составить весьма много книг; да и не все такого рода чудеса могут быть собраны, но только лишь те, о ко­их составлены записки, предназначен­ные для публичного прочтения. Завести составление подобных записей мы решили имен­но потому, что и в наше время бывают знамения боже­с­т­венной силы, подобные древним, и они не должны оста­ваться для многих неизвестными. Еще нет и двух лет, как начала суще­с­т­во­вать в Гиппоне упомянутая рака, и хотя о многих чудесах, как нам доподлинно известно, записей не имеет­ся, в то время, как я пишу об этом, их число достигает семидесяти. В Каламе же, где и сама рака появилась раньше, и записи публикуют­ся чаще, число их несравнен­но больше.

Нам также известно, что через того же мученика совершено много замечатель­ных чудес и в соседней с Утикой колонии, Узале, где его рака была устроена епископом Еводием гораздо раньше, чем у нас. Но там нет обычая вести записи, или, лучше сказать, не было; потому что теперь, может быть, уже и завел­ся. Когда недавно мы там побывали, то посоветовали тамошнему епископу составить для публичного прочтения записку о том, как весьма известная женщина, Петрония, получила там чудесное исцеление от сильной и продолжи­тель­ной болезни, в излечении которой врачи не могли оказать ей никакой помощи; и епископ весьма охотно нас послушал­ся. В этой записи он изложил и то, о чем я не могу умолчать, хотя и должен спешить к тому, что в этом сочинении остает­ся еще неокончен­ным. Она рассказала, что какой-то иудей посоветовал ей на волосяной пояс, опоясанный под одеждой по голому телу, надеть кольцо, в котором под драгоцен­ным камнем находил­ся бы камень, найден­ный в бычьих почках. Опоясанная этим поясом, как врачебным средством, она ходила к храму священ­номученика. Но отправив­шись из Карфагена, вблизи которого она останавливалась в своем имении около реки Баграды, она, поднявшись, чтобы продолжать путь, увидела перед сво­ими ногами то кольцо, и в изумлении начала ощупы­вать волосяной пояс, на который оно было нанизано. Уверив­шись, что пояс завязан накрепко узлами, она подумала, что кольцо лопнуло и соскочило; но когда кольцо оказалось совершен­но целым, она приняла это как залог будущего здоровья и пояс вместе с кольцом бросила в реку. Но в это чудо не верят те, которые не верят и в то, что Господь Иисус родил­ся, оставив невредимым девство матери, и что Он явил­ся ученикам через запертые двери; пусть же, по крайней мере, по­любопытствуют о нем, и если оно окажет­ся верным, пусть поверят и остальному. Упомянутая женщина – особа весьма известная, благородная по рождению и замужеству и живет в Карфагене; и такой обширный город, и такая знаменитая особа не скроют этого обстоятель­ства от интересу­ю­щихся.

Сам мученик, молитвами которого она получила исцеление, конечно, веровал в Сына Приснодевы, веровал и в то, что Он являл­ся ученикам сквозь затворен­ные двери, веровал, наконец, и в то, что Он вознесся на небо с плотью, в коей воскрес, ради чего, соб­с­т­вен­но, нами все это и говорит­ся, и упомянутые чудеса совершают­ся им имен­но потому, что за эту веру он положил свою душу. Таким образом, силою того же Бога, Который совершил и те чудеса, о ко­их мы читаем, чудеса совершают­ся и в настоящее время через угодных Ему и как Ему угодно; но чудеса эти не так известны и не так запоминают­ся от частого чтения, чтобы не выпадать из памяти, подобно песчинкам прошлого. Ведь и там, где старают­ся публико­вать записи получа­ю­щих чудотворную помощь, как это заведено теперь у нас, слышат о том лишь находящиеся налицо, и то один только раз; большая же часть и вовсе при этом не присутствует; так что и сами присутству­ю­щие несколько дней спустя забывают, что слышали, и едва ли из них найдет­ся кто-нибудь такой, кто сообщил бы об услышанном отсутствовав­шему.

У нас совершилось одно, правда не такое большое, как выше­упомянутые мною, но настолько известное и замечатель­ное чудо, что, думаю, нет такого гиппонца, который бы этого не видел или не знал или который мог бы каким-нибудь образом об этом забыть. Итак, десятеро детей (семеро братьев и три сестры) из Кесарийской Каппадокии, люди не безызвестные среди сво­их сограждан, вследствие проклятия своей матери, остав­шейся после смерти отца вдовою и жестоко ими оскорблен­ной, были подвергнуты сейчас же такому наказанию свыше, что начали страшно трястись всеми сво­ими членами. В этом ужасном виде, не вынося взоров сво­их сограждан, они разбрелись почти по всей Римской империи, куда каждому вздумалось уйти. Двое из них, Павел и Палладия, известные уже во многих местностях сво­им позорным несчастьем, пришли к нам. Пришли они дней за пятнадцать до пасхи и ежедневно начали посещать церковь, а в ней ракудосточтимейшего Стефана, молясь, чтобы Бог смилостивил­ся над ними и сделал их по-прежнему здоровыми. И здесь, куда бы они ни шли, всюду обращали на себя внимание города. Некоторые, видев­шие их в других местах и знав­шие причину их трясения, сообщали об этом кому могли.

И вот наступила пасха. Утром дня Господня, когда уже собрал­ся (в церковь) многочислен­ный народ и юноша (Павел) держал­ся за решетку священ­ного места, где находит­ся рака мученика, он вдруг распростерся на землю и затих, как спящий, однако, не испытывая трясения, как это бывало с ним обыкновен­но даже во сне. Когда при наступив­шем изумлении присутству­ю­щих, из ко­их одни были поражены страхом, а другие – скорбью, некоторые хотели поднять его на ноги, другие запретили им это, говоря, что надобно, пожалуй, ожидать смерти. И вот он поднял­ся на ноги и уже не трясся, ибо получил исцеление, и стоял здоровый, глядя на обступив­ших его. Кто мог при этом удержаться от славословий Богу? Восторжен­ные и благодарные крики наполнили всю церковь. Потом бегут ко мне в дом, где я сидел, уже готовый к выходу, врывают­ся один за другим, и каждый вновь прибыв­ший сообщает мне как новость то, что уже раньше рассказал другой; и когда я радовал­ся и благодарил Бога, являет­ся вместе со многими и он сам, наклоняет­ся к мо­им коленам, поднимает­ся и целует меня. Идем к народу; церковь была полна и дрожала от радостных, здесь и там (потому что молчав­ших не было) раздавав­шихся криков: «Благодарение Богу! Слава Богу!» Когда наконец установилось молчание, прочитаны были праздничные чтения боже­с­т­венных Писаний. А когда настало время для проповеди, я сказал несколько слов соответ­с­т­вен­но времени и радостному настроению. Я хотел, чтобы не столько слушали меня, сколько обратили внимание на своего рода красноречие Божие, выразив­шееся в этом боже­с­т­венном действии. Человек тот обедал с нами и обстоятель­но поведал историю своего, своей матери и братьев бедствия.

На следу­ю­щий день, сказав проповедь, я обещал прочитать народу запись его рассказа. Когда на третий день пасхи это было мною исполнено, я приказал, чтобы во время чтения этой записи оба они, брат и сестра, стояли на ступеньках портика, с высоты которого я читал. Весь народ обоего пола видел их: одного, стоящего спокойно, а другую – трясущуюся всеми сво­ими членами. И те, которые не видели брата (прежде), по его сестре судили, сколько боже­с­т­венного мило­сердия явлено на нем. Они видели, за что надобно благодарить Бога за него и о чем молиться за нее. Между тем, когда была прочитана запись о них, я распорядил­ся, чтобы они удалились с глаз народа, и начал беседо­вать об этом обстоятель­стве несколько подробнее; и вот, во время этой моей беседы, от раки мученика снова послышались радостные крики. Слушав­шие меня повернулись и двинулись туда. Оказалось, что, спустив­шись со ступенек, на которых стояла, (сестра) отправилась молиться святому мученику. Лишь только она дотронулась до решетки, упала, как бы погрузив­шись в сон, и встала здоровой. Пока мы расспрашивали, что случилось и отчего про­исходит такой радостный крик, в базилику, где мы находились, являет­ся она и с нею те, которые привели ее здоровой от раки мученика. Тогда в собрании поднял­ся такой крик изумления, что, казалось, этим соединен­ным со слезами восклицаниям не будет конца. Ее возвели на то место, на котором немного раньше она стояла, подвержен­ная трясению. Радо­ваться начали, что такою же, как брат, стала и она, о которой (раньше) скорбели, что она оставалась на него непохожей; видели, что еще не было вознесено ими молитв за нее, а предварив­шее молитвы благожелание их о ней так скоро было услышано. Воссылали радостную хвалу Богу без слов, но так шумно, что едва могли выносить уши. Что было в сердцах этих раду­ю­щихся, кроме веры во Христа, за которую была пролита кровь Стефана?

Глава IX

О том, что все чудеса, совершаемые мучениками во имя Христово, служат свидетель­ством веры, которую мученики имели во Христа

О чем ином свидетель­ствуют эти чудеса, как не о вере, проповеду­ю­щей, что Христос воскрес во плоти и с плотью вознесся на небо? Ибо и сами мученики были мучениками, т. е. свидетелями этой веры; свидетель­ствуя о ней, они претерпели в миру крайнюю к себе враждебность и жестокость, и победили мир не сопротивлением, а смертью. За эту веру положили они свою жизнь, могущие испраши­вать это у Господа, во имя Которого вкусили смерть. Ради этой веры предвари­тель­но обнаружено было ими необыкновен­ное терпение, чтобы потом проявлялась такая сила их в этих чудесах. Ведь если вечное воскресение плоти еще не совершилось в лице Христа или не совершит­ся, как о том предсказывает Христос и было предсказано пророками, которыми Христос предвозвещен, то откуда такая сила у мертвых, которые были убиты за веру, проповеду­ю­щую воскресение? Совершает ли эти чудеса сам Бог непосред­с­т­вен­но тем сверхъесте­с­т­венным образом, каким Вечный про­изводит времен­ные явления, или же через Сво­их служителей; и те чудеса, которые совершает через служителей, совершает ли некоторые через дух мучеников, как людей, еще состоящих и из тела, или же все – через ангелов, которыми Он повелевает невидимо, неизмен­но и бестелесно; так что чудеса, совершаемые через мучеников, совершают­ся только по их молитве и ходатайству, а не их (непосред­с­т­вен­ным) действием; или же одни этим, а другие – другим, для смертных совершен­но непостижимым образом; во всяком случае, чудеса эти служат подтверждением той веры, в которой проповедует­ся вечное воскресение плоти.

Глава Х

О том, насколько приличнее чтить мучеников, которые совершают так много чудес, содействуя почитанию истинного Бога, чем демонов, которые про­изводят нечто подобное для того, чтобы их самих считали богами

На это, быть может, нам скажут, что и их-де боги совершают нечто чудесное. Хорошо уже то, что сво­их богов они начинают сравни­вать с нашими умершими людьми. Не скажут ли они еще, что у них-де есть боги из умерших людей, например Геркулес, Ромул и многие другие, которые считают­ся принятыми в число богов? Но у нас мученики – не боги, потому что как для себя самих, так и для мучеников мы знаем одного и того же Бога. Тем не менее, однако, с чудесами, которые совершают­ся у гробниц наших мучеников, ни в коем случае нельзя сравни­вать чудеса, которые, как они утверждают, совершают­ся в храмах их богов; а если некоторые из их чудес и кажут­ся подобными нашим, – во всяком случае их боги, как маги фараона Мо­исеем (Исх. 8), побеждены нашими мучениками.

Их чудеса совершали демоны по тщеславию нечистой гордости, по которому они хотели быть их богами; а наши чудеса совершают мученики, или лучше – сам Бог по молитве или при содействии мучеников, дабы мы укреплялись в вере, что они не наши боги, но имеют одного с нами Бога. Наконец, они тем богам сво­им стро­или храмы, воздвигали алтари, учреждали жрецов, приносили жертвы; мы же сво­им мученикам, как богам, храмов не воздвигаем, а стро­им надгробные памятники как умершим людям, чьи души живут у Бога; и воздвигаем там алтари, на которых приносим жертвы не мученикам, а единому, их и нашему, Богу. При этой жертве в своем месте и по чину воспоминают­ся и они, как люди Божий, победив­шие мир в исповедании Бога, – воспоминают­ся, но священ­ником, соверша­ю­щим жертву, не призывают­ся. Жертву священ­ник приносит Богу, а не им, хотя приносит ее при их гробнице, потому что он – священ­ник Бога, а не их. Жертва эта есть тело Христово, которое предлагает­ся не им, потому что и сами они суть это тело.

Итак, каким же чудотворцам скорее нужно верить? Тем ли, которые хотят сами прослыть богами у людей, для ко­их они совершают чудеса, или же тем, которые все, что делают чудесного, делают для того, чтобы мы веровали в Бога, каков и есть Христос? Тем ли, которые хотели, чтобы даже и преступления их считались святыней, или же тем, которые не хотят, чтобы святыней считались самые их похвальные качества, но чтобы все, что по­истине заслуживает у них хвалы, служило к славе Того, Кем они хвалят­ся? Ибо о Господе хвалят­ся души их (Ис. 33,3). Будем же верить тем, которые и говорят истинное, и творят чудесное. Ведь и пострадали они за то, что говорили истину, дабы потом могли творить чудесное. Главной же их истиной была та, что Христос воскрес из мертвых и первый показал на Своей плоти бессмертие воскресения, наступление которого Он обетовал нам или в начале нового века, или в конце настоящего.

Глава XI

Против платоников, которые на основании есте­с­т­венной тяжести стихий утверждают, что земное тело не может быть на небе

Против этого великого дара Божия означен­ные ум-ствователи, помышления которых известны Господу как суетные (Ис. 93,11), заимствуют возражения от тяжести элементов. От своего учителя Платона они узнали, что два величайшие и крайние мировые тела связаны и соединены между собою двумя промежуточными стихиями, воздухом и водой, Исходя из этого положения, они говорят, что так как, считая снизу вверх, первой являет­ся земля, второй над нею – вода, третьим над водою – воздух, четвертым над воздухом – небо (огонь), то земное тело не может быть на небе. Каждая из этих стихий сохраняет свое место, уравновешиваясь соб­с­т­вен­ными сво­ими частицами. Вот какую аргументацию человеческая слепота, которую обуяла суетность, противопоставляет всеведению Божию! Как же, спрашивает­ся, живет столько земных тел в воздухе, хотя воздух считает­ся третьей над землей стихией? Не­ужели же Тот, Кто дал земным телам птиц возможность носиться в воздухе, не будет в состоянии человеческим телам, став­шим бессмертными, дать способность, в силу которой они могли бы обитать в высшем небе? Да и земные животные, которые летать не могут, к которым принадлежат и люди, должны были бы жить в земле подобно тому, как рыбы, которые суть животные водные, живут в воде. Почему же земное животное живет даже не во второй стихии, т. е. в воде, а уже в третьей? Почему, принадлежа земле, оно, если принуждает­ся жить во второй, расположен­ной над землею стихии, тотчас же задыхает­ся, и чтобы сохранить жизнь должно жить в третьей? Но не перепутывает­ся ли этот порядок стихий? Или, вернее, в природе он есть, но его недостает в их аргументации? Не буду повторять сказанного мною в тринадцатой книге, как много есть тяжелых земных тел, вроде свинца, которые, однако, получают от мастера такую форму, что могут пла­вать по воде; а между тем, если человеческое тело получит свойство, благодаря которому оно вознесет­ся на небо и получит возможность жить на небе, – это считает­ся противоречием замыслу всемогущего Художника.

Уже и против сказанного мною выше сами рассужда­ю­щие и тракту­ю­щие о порядке стихий, на который они ссылают­ся, реши­тель­но не могут найти возражений. Ведь в этом счете снизу вверх, в котором земля представляет­ся первой, вода – второй, воздух – третьим, небо – четвертым, – над всем возвышает­ся природа души. Аристотель называет ее пятым телом3), а Платон – бестелесной.4) Если она – пятое тело, то, очевидно, выше остальных; она тем более превосходит все другие, если бестелесна. Что же делает она в земном теле? Как уживает­ся тончайшая из всех стихий в этой массе? Легчайшая – в этом грузе? Быстрейшая – в этой косности? Не­ужели невозможно, что в силу заслуг этой столь превосходной природы тело ее вознесет­ся на небо, и если в настоящее время природа земных тел тянет души вниз, то некогда и души в состоянии будут восхищать земные тела вверх?

Если теперь мы обратим внимание на чудеса, которые, как совершен­ные их богами, они противопоставляют (чудесам) наших мучеников, то не окажет­ся ли, что даже и эти чудеса говорят в нашу пользу и реши­тель­но нас подтверждают? К числу великих чудес их богов принадлежит, без сомнения, то великое чудо, о котором упоминает Варрон, состоящее в том, что дева-весталка, если ей грозило несправедливое обвинение в блуде, наполняла решето водой из Тибра и доносила его до сво­их судей так, что из него не проходило ни одной капли. Кто же удерживал тяжесть воды в решете? Кто, несмотря на такое множе­с­т­во дырочек в решете, не дозволял выпадать из него ни одной капле на землю? Скажут, некий бог или некий демон. Но если бог, неужели он больше Бога, сотворив­шего этот мир? Если демон, неужели он сильнее ангела, который служит Богу, сотворив­шему мир? Если же меньший бог, или ангел, или демон мог так уравновесить тяжесть жидкой стихии, что изменялась, по-видимому, сама природа воды, то разве всемогущий Бог, сотворив­ший и сами стихии, не в состоянии будет освободить земное тело от грубой тяжести, чтобы оно, оживотворен­ное, могло обитать в той самой стихии, в какой захочет животворящий дух?

Далее, если воздух помещают между огнем сверху и водой снизу, то почему мы часто находим его между водой и водой и между водой и землей? Почему воздух оказывает­ся между облаками, насыщен­ными, как думают, водой, и морями? Каким образом, спрашиваю, из тяжести и порядка стихий следует, что самые стреми­тель­ные и бурные потоки, прежде чем начинают течь ниже воздуха по земле, висят выше воздуха в облаках? Почему, наконец, воздух оказывает­ся занима­ю­щим середину между высшими слоями неба и низшими земли на всем простран­стве вселен­ной, когда место его между небом и водами, подобно тому, как место вод – между ним и землею?

В заключение, если таков порядок стихий, что, согласно Платону, двумя средними, воздухом и водою, соединяют­ся две крайние, огонь и земля; если огонь помещает­ся в высшем небе, а земля занимает самое низкое место, как основание мира, и потому земля не может быть на небе, то почему же огонь находит­ся на земле? Ведь по смыслу этого положения обе стихии, огонь и земля, должны были бы находиться каждая на своем месте, низшем и высшем, так что как низшая, по их мнению, не может быть вверху, так не должна бы быть и высшая внизу. Если они полагают, что на небе нет или не будет ни единой частички земли, то и на земле мы не должны видеть ни единой частички огня. А между тем, в настоящее время огонь есть не только на земле, но и под землей, так что его извергают верхушки гор; кроме того, мы видим, что он существует и на земле в употреблении людей, и из земли рождает­ся, потому что рождает­ся из дров и камней, которые, несомнен­но, суть предметы земные.

Но, говорят, тот огонь – огонь спокойный, чистый, безвредный и вечный, а этот – беспокойный, дымный, тлен­ный и разруши­тель­ный. Однако ведь не разрушает же он ни гор, в которых пылает постоянно, ни пропастей земных. Но пусть будет так, пусть наш огонь не похож на тот огонь, а отвечает условиям земного суще­с­т­вования; почему же они не хотят допустить нашего верования, что природа земных тел, некогда став нетлен­ной, будет соответство­вать небу, подобно тому, как теперь наш тлен­ный огонь соответствует земле? Итак, тяжесть и порядок стихий не дает им никаких оснований утверждать, что всемогущий Бог не создал наши тела такими, чтобы они могли обитать и на небе.

Глава XII

Против слово­ухищрений неверу­ю­щих, которыми они осмеивают христиан за верование в воскресение плоти

Но они обыкновен­но поднимают самые мелочные вопросы и этими вопросами осмеивают наше верование в воскресение плоти: например спрашивают, воскреснут ли недоноски? И так как Господь сказал: «И волос с головы вашей не пропадет» (Лк. 21,18), то спрашивают, у всех ли будет одинаковый рдст и сила или величина будет различной? Если тела будут одинаковы, откуда возьмут недоноски то, чего не имели они здесь в своем телесном составе, если воскреснут и они? Или, если не воскреснут недоноски, так как они не родились, а выброшены, то, прилагая тот же самый вопрос к младенцам, спрашивают, откуда прибавит­ся у них рост, которого, как мы видим, не имеют они теперь, умирая в младенческом возрасте? Не скажем же мы, что не воскреснут младенцы, которые способны не только к рождению, но и к возрождению.

Затем спрашивают, какой вид будет иметь сама одинаковость тел? Если там все будут так же велики и высоки ростом, какими бывают самые высокие люди теперь, то спрашивают не только о младенцах, но и о большин­стве: откуда тогда прибавит­ся у них недоста­ю­щее им теперь, если там каждый получит то, что имел здесь? Если же, как говорит апостол, все мы достигнем «меру полного возраста Христова» (Еф. 4,13); и в другом месте: «Кого Он предузнал, тем и предопределил (быть) подобными образу Сына Своего» (Рим. 8,29), то надобно думать, что вид и рост тела Христа будет (нормой) для всех человеческих тел, которые вступят в Его царство. В таком случае, говорят, у многих надобно будет тогда убавить величину и высоту тела; каким же образом исполнят­ся слова: «И волос с головы вашей не пропадет», если пропадет очень многое из самой величины тела?

Да и относи­тель­но самих волос можно спросить, возвращено ли тогда будет им все то, что теперь срезает­ся при стрижке? Если будет возвращено, то не вызовет ли в каждом отвращение такое безобразие? То же самое, очевидно, нужно сказать и о ногтях; и им должно быть возвращено все то весьма многое, что срезает­ся теперь при уходе за телом. Где же в таком случае будет красота, которой должно быть, конечно, больше в состоянии будущего бессмертия, чем сколько может быть ее в состоянии настоящей тлен­ности? А если не будет возвращено, значит – пропадет, как же, говорят, и волос с головы не пропадет? Подобные же рассуждения ведут­ся и относи­тель­но сухощавости и тучности. Если все тогда будут равны, то, конечно, не будут одни сухощавы, а другие тучны. Значит, одним будет нечто прибавлено, а у других нечто убавлено. А отсюда все мы должны будем получить тогда то, чего у нас не было, но одним придет­ся приобрести то, чего они не имели, а другим потерять то, что имели.

Толкуют всячески и о разного рода повреждениях и о разрушении мертвых тел, о случаях, когда иное из тел превращает­ся в прах, а другое испаряет­ся в воздухе газами; одни тела пожирают­ся зверьми, другие –огнем; некоторые же люди погибают в воде при кораблекрушении или иным каким-нибудь образом, так что гниение разрешает тела их во влагу; все такие тела, полагают они, не могут быть соединены и восстановлены в плоть. Перебирают, какие бывают или рождают­ся уродства и увечья, причем с отвращением и насмешкой упоминают и о чудовищных порождениях, и допытывают­ся, в каком виде воскреснет безобразие каждого? Если бы мы сказали, что в человеческом теле ничего подобного тогда не будет, у них готово опровержение на наш ответ в указании на язвы, с которыми, как мы проповедуем, воскрес Господь Христос. Но из всех этих вопросов самый трудный предлагает­ся ими о том, в чью плоть возвратит­ся то мясо, которым питает­ся человек, пожира­ю­щий под влиянием голода человеческое же тело. Ведь мясо это превратилось в плоть того, кто, благодаря подобной пище, остал­ся жив и ею восполнил те потери (в организме), о которых свидетель­ствовала его исхудалость. Итак, возвратит­ся ли то тело тому человеку, плотью которого оно было раньше, или же, наоборот, останет­ся в том, плотью которого оно стало позже; вот вопрос, разрешения которого допытывают­ся они, осмеивая нашу веру в воскресение; причем, или, подобно Платону, обещают человеческой душе поперемен­но череду­ю­щиеся состояния истинного злополучия и ложного блажен­ства, или же, вслед за Порфирием, останавливают­ся на мысли, что человеческая душа после долгих стран­ствий через различные тела некогда закончит свои злополучия навсегда; не так, впрочем, что будет иметь бессмертное тело, а так, что освободит­ся от всякого тела.

Глава XIII

Не подлежат ли воскресению и недоноски, если они входят в число мертвых

С помощью мило­сердия Божьего, подкрепля­ю­щего мои усилия, отвечу на те из возражений с их стороны, которые представляют­ся мне имеющими непосред­с­т­вен­ное отношение к предмету моей речи. Что воскреснут недоноски, которые, находясь еще во чреве матери, были уже мертвы, этого я не осмеливаюсь ни утверждать, ни отрицать, хотя и не вижу основания, почему бы миновало их воскресение, коль скоро они входят в число умерших. Действи­тель­но, одно из двух: или воскреснут не все мертвые, и некоторые человеческие души в вечности останут­ся без тел, которые они, хотя и во чреве матери, все-таки имели; или, если все человеческие души получают свои воскресшие тела, которые они, где бы то ни было, имели живыми и оставили мертвыми, – я не нахожу основания утверждать, что не будут участво­вать в воскресении мертвых какие-либо из умерших даже во чреве матери. Но пусть о недоносках каждый держит­ся того или другого из этих мнений; во всяком случае то, что дальше мы скажем об уже родив­шихся младенцах, должно разуметь и относи­тель­но недоносков, если они воскреснут.

Глава XIV

В том ли телесном виде воскреснут младенцы, который они имели получить с наступлением возраста?

Что же скажем мы о младенцах, кроме того, что они воскреснут не в том малом теле, в котором умерли, а дивным и мгновен­нейшим действием Божиим получат то тело, которое имело развиться у них с течением времени? Ибо изречение Господа: «И волос с головы вашей не пропадет» говорит, что не будет отсутство­вать то, что было, не отрицая в то же время, что будет наличе­с­т­во­вать и то, чего не было. У умерших же младенцев не было полной величины их тела, так как каждому младенцу недостает имен­но той меры высоты тела, которой бы он не перерос, если бы достиг полного возраста. Мера эта существует для всех, с нею каждый зачинает­ся и рождает­ся, но существует идеально, а не материально, подобно тому, как в семени скрыто существуют уже все члены, хотя некоторые, например зубы, отсутствуют и после рождения. В этой вложен­ной в телесную материю каждого идее некоторым образом, как бы я выразил­ся, зачаточествует то, чего еще нет или что скрыто, но что с течением времени будет, или лучше сказать – раскроет­ся. И младенец в ней мал или высок, соответ­с­т­вен­но тому, как будет он мал или высок. На этом основании мы нисколько не бо­имся убыли тела при воскресении, потому что, если тогда и все мы будем равны, причем даже так, что все достигнем гигантской величины, то и самые рослые в земной жизни люди не будут в своем росте иметь ничего, что погибло бы вопреки изречению Христа: «И волос с головы вашей не пропадет»; ибо у Создателя, сотворив­шего все из ничего, разве может оказаться недостаток могущества восполнить (откуда – ведает этот дивный Художник) то, что должно быть восполнено?

Глава XV

Будут ли тела воскресших иметь меру тела Господня

Но коль скоро Христос воскрес с тем имен­но ростом, с которым умер, то и непристойно говорить, что тело Его, когда наступит время всеобщего воскресения, получит больший рост, чем какой оно имело, когда Он по воскресении являл­ся ученикам в том виде, в каком они Его знали, – получит больший, чтобы, таким образом, и Он мог сравниться с самыми высокими по росту людьми. Если же мы скажем, что все более высокие тела должны приравняться к мере тела Господня, в таком случае тела весьма многих людей понесут ущерб, хотя Сам же Господь обещал, что не погибнет даже и волос с головы нашей. Остает­ся заключить, что каждый получит свою меру роста, которую он или имел в юности, хотя бы он и умер стариком, или имел бы, если умер раньше. А слова апостола о мере полного возраста Христова (Еф. 4,13) надобно понимать или так, что они сказаны с совершен­но иною целью, т. е. чтобы под главою-Христом в христианских народах, с нрав­с­т­вен­ным пре­успеянием всех членов, исполнялась мера Его возраста; или, если они сказаны о воскресении тел, – так, что тела умерших воскреснут в возрасте не раньше и не позже юношеского, и имен­но в том своем возрасте и крепости, до какого возраста, как известно, дожил Христос на земле. Ведь и самые ученые люди этого века юношеский возраст полагают порядка тридцати годов; достигнув этой поры, человек склоняет­ся к более муже­с­т­венному, а затем – и к старческому возрасту. Поэтому-то у апостола и не сказано «в меру тела» или «в меру роста», но – «в меру полного возраста Христова».

Глава XVI

Что надобно разуметь под сообразованием святых с образом Сына Божия

Точно так же и слова: «Кого Он предузнал, тем и предопределил (быть) подобными образу Сына Своего» (Рим. 8,29) можно разуметь о внутрен­нем человеке. Поэтому в другом месте апостол говорит нам: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12,2). Таким образом, сообразными Сыну Божию становимся мы тогда, когда преобразуемся, но не сообразуемся с веком сим. Можно понимать эти слова и так, что как Сын Божий сообразен нам смертностью, так и мы должны быть сообразными Ему бессмертием, что, впрочем, имеет отношение и к воскресению тел. Если же и в этих словах делает­ся нам указание, в каком виде воскреснут наши тела, то сообразность эта, как и выше­упомянутая мера, должна пониматься не в смысле величины, а в смысле возраста тела. Итак, все воскреснут такими по росту, какими были или имели быть в юношеском возрасте; хотя в будущей жизни, где не останет­ся ни малейшей, ни ум­с­т­вен­ной, ни даже телесной слабости, не будет представлять никакой важности, будет ли тело иметь юношеский или старческий вид. Поэтому, если кто-нибудь станет настаи­вать, что каждый воскреснет в том телесном виде, в каком умер, заводить с ним из-за этого предмета длинные споры не следует.

Глава XVII

В своем ли поле воскреснут и останут­ся женские тела

Некоторые ввиду слов, что все мы достигнем «меру полного возраста Христова» (Еф. 4,13) и что Бог «предопределил (быть) подобными образу Сына Своего» (Рим. 8,29) полагают, что женщины воскреснут не в женском, а в мужском поле, так как Бог сотворил из земли одного лишь мужчину, а уж из мужчины – женщину. Но, по моему мнению, вернее смотрят на дело те, которые не сомневают­ся, что воскреснет тот и другой пол. В самом деле, там не будет уже похоти, которая служит причиной стыда. Ведь и до грехопадения муж и жена были наги и не стыдились. Поэтому тогда тела человеческие очистят­ся только от недостатков, но природа останет­ся. Женский же пол есть не недостаток, а природа; и хотя природа будет тогда свободна от со­ития и рождения, однако женские члены останут­ся, служа не к прежнему употреблению, а к новой красоте, которой бы не похоть взира­ю­щего на нее возбуждалась, так как похоти тогда не будет, а восхвалялась премудрость и милость Бога, и не сущее сотворив­шего, и не сущее избавив­шего от повреждения. А что в начале человеческого рода жена была сотворена из кости, взятой из ребер спящего мужа, то это событие должно было служить пророче­с­т­вом о Христе и Церкви. Ибо оный сон мужа (Быт. 2,21) означал смерть Христа, ребра которого, когда Он висел бездыханным на кресте, были пронзены копьем и из них излились кровь и вода (Ин. 19,34); что мы считаем таин­ствами, которыми созидает­ся Церковь. Писание имен­но это выражение и употребляет; в нем мы читаем не «образовал» или «сотворил», а «создал» (Быт. 2,22); поэтому и апостол говорит о созидании тела Христова, которое и есть Церковь.

Таким образом, женщина представляет собою такое же творение Божие, как и мужчина; что она про­изошла от мужа, это служило указанием их един­ства, а что от мужа про­изошла имен­но таким образом, это, как сказано, изображало Христа и Церковь. А Кто установил оба эти пола, Тот и восстановит их. Наконец, и сам Иисус Христос на вопрос отрицав­ших воскресение саддукеев, какого из семи братьев будет женою женщина, которую каждый из них имел, чтобы восстановить, как предписывал закон, семя умершего брата, отвечал: «Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией» (Мф. 22,29). И хотя Он мог бы сказать: «Та, о которой вы Меня спрашиваете, сама будет мужчиной, а не женщиной», однако сказал Он не это, а вот что: «В воскресении ни женят­ся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии в небесах» (Мф. 22,30). Равными ангелам мы будем, конечно, бессмертием и блажен­ством, а не по плоти и не по воскресению, в котором ангелы не имеют нужды, потому что они и не могли умирать. Таким образом, Господь отрицал в воскресении браки, а не женщин, и отрицал тогда, когда поднят был такой вопрос, который всего скорее разрешил­ся бы путем отрицания женского пола, если бы Господу было ведомо, что его тогда не будет; напротив, Он утверждал, что пол этот будет, говоря: «Ни женят­ся (что имеет отношение к мужчинам), ни выходят замуж» (что имеет отношение к женщинам). Итак, будут тогда и те, которые обыкновен­но здесь женят­ся, и те, которые здесь выходят замуж, только там они этого делать не будут.

Глава XVIII

О муже совершен­ном, т. е. Христе, и теле Его, т. е. Церкви, которая есть исполнение Его

Поэтому, так как апостол говорит, что все мы придем в совершен­ного мужа, необходимо рассмотреть эти слова его в полном их составе, в котором они читают­ся так «Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы наполнить все. И Он поставил одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова, доколе все придем в един­ство веры и познания Сына Божия, в мужа совершен­ного, в меру полного возраста Христова; дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлека­ю­щимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения, но истинною любо­вью все возвращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составля­емое и совокупля­емое посредством всяких взаимно скрепля­ю­щих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви» (Еф. 4,10–16). Вот кто муж совершен­ный, т. е. глава, и вот кто тело, обнима­ю­щее всех членов, которые в свое время войдут в него!

Но пока Церковь созидает­ся, к телу этому присоединяют­ся ежедневно новые члены, – к тому телу, о котором говорит­ся: «Вы – тело Христово, а порознь – члены» (1 Кор. 12,27); и в другом месте: «За тело Его, которое есть Церковь» (Кол. 1,24); и еще: «Один хлеб, и мы многие одно тело» (1 Кор. 10,17). О созидании этого тела говорит­ся и в рассматриваемом месте: «К совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова», и затем прибавляет­ся то, о чем, соб­с­т­вен­но, идет речь у нас: «Доколе все придем в един­ство веры и познания Сына Божия, в мужа совершен­ного, в меру полного возраста Христова»; а как далеко в теле должна простираться эта мера, указывает­ся словами: «Дабы мы... истинною любо­вью все возвращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составля­емое и совокупля­емое посредством всяких взаимно скрепля­ю­щих связей, при действии в свою меру каждого члена». Отсюда мерою как каждой отдель­ной части, так и целого тела, обнима­ю­щего все части, служит имен­но мера полноты, о которой сказано: «В меру полного возраста Христова». Об этой полноте апостол упоминает и в другом месте, где говорит о Христе: «И поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть тело Его, полнота Наполня­ю­щего все во всем» (Еф. 1,22–23). Если же рассматриваемые слова апостола следует относить к тому виду, в каком каждый воскреснет, то что препятствует нам под упоминаемым у него мужем разуметь и женщину, понимая мужа в значении человека вообще, подобно тому, как в словах: «Блажен муж, боящийся Господа» (Пс. 111,1) разумеют­ся, конечно, и женщины, боящиеся Господа.

Глава XIX

О том, что телесных недостатков, которые в настоящей жизни противоречат человеческой красоте, в воскресении не будет, когда, при остав­шейся есте­с­т­венной субстанции, каче­с­т­во и количе­с­т­во ее совмещаться будут в одну красоту

Что ответить теперь насчет волос и ногтей? – если мы признаем, что из нашего тела ничто тогда не пропадет, чтобы вследствие такой потери не явилось никакого безобразия, – вместе с тем само собою разумеет­ся, что все излишества, которые в теле были бы безобразием, останут­ся в (общей) массе тела, а не будут возвращены на свои (прежние) места, где они обезображивали бы форму членов. Если бы, например, из глины был сделан сосуд, который, будучи обращен в ту же самую глину, опять бы был про­изведен заново, то не было бы никакой при этом необходимости, чтобы та часть глины, которая (прежде) находилась в ручке или в дне, опять возвратилась имен­но в ручку или в дно, лишь бы только целое снова обращено было в целое, т. е. лишь бы только вся глина, не теряя ни малейшей части, была превращена в целый сосуд. Поэтому волосы и ногти, столько раз острижен­ные и срезанные, не будут возвращены на свои места, если там они будут служить к безобразию; однако они и не пропадут ни у кого из воскресших, так как по изменя­емости материи превратят­ся в ту же самую плоть, чтобы занять какое-нибудь место в теле, не нарушая стройности его частей. Впрочем, слова Господа: «И волос с головы вашей не пропадет» можно понимать скорее так, что они сказаны не о длине, а о числе волос; Он ведь также говорит в другом месте: «У вас и волосы на голове все сочтены» (Лк. 12,7). Говорю так не потому, чтобы думал, будто в каком-нибудь теле погибнет что-либо, принадлежав­шее ему по природе; говорю только, что те безобразия, с которыми тело рождалось (а рождалось оно с ними потому, конечно, чтобы и они служили указанием на состояние настоящей нашей смертности, как состояние, наложен­ное в наказание), в тело возвратят­ся, но так, что хотя субстанция тела будет оста­ваться целой, безобразия, однако, не будет.

В самом деле, если человек-художник может расплавить статую, которую почему-либо сделал некрасиво, и воспро­извести ее в красивой форме так, чтобы из ее субстанции ничего не пропало, а устранена была только ее некрасивость, причем, если в прежней фигуре статуи что-нибудь было дурно или не гармонировало с целым, он этого не отнимает и не отделяет от массы, которая служила ему материалом, а размешивает по всей массе, чтобы только устранить изъян статуи, не умаляя ее величины, то что же должны мы думать о всемогущем Художнике? Не­ужели Он не будет в состоянии устранить всевозможные безобразия человеческих тел, не только обыкновен­ные, но и редко встреча­ю­щиеся и чудовищные, которые свой­с­т­вен­ны настоящей бед­с­т­вен­ной жизни, но будут оскорблением будущему блажен­ству святых, – устранить так, чтобы они, хотя они и составляют есте­с­т­венные, но все же безобразные порождения телесной субстанции, устранением сво­им не причиняли этой субстанции никакого ущерба?

Отсюда, далее, не следует опасаться и за сухощавых и тучных, чтобы и там они не были такими, какими, если бы только могли, они не хотели бы быть и здесь. В самом деле, всякая красота тела состо­ит в соразмерности частей вместе с некоторым изяще­с­т­вом цвета. Где нет такой соразмерности в частях, глаз наш оскорбляет­ся чем-либо или потому, что оно криво, или потому, что мало, или потому, что слишком велико. Поэтому не будет ничего безобразного, про­исходящего от несоразмерности частей, там, где что криво, исправит­ся, что меньше, чем следовало бы, восполнит­ся (откуда – ведает Создатель), а что больше, чем нужно, устранит­ся, не нарушая целости материи. А сколько будет изящества в цвете там, где «праведники воссияют, как солнце» (Мф. 13,43)! Надобно думать, что светоносность тела Христа, когда Он воскрес, скорее была сокрыта от глаз учеников, чем отсутствовала. Их слабый человеческий взор не вынес бы ее, коль скоро они должны были видеть Христа так, чтобы Он мог быть ими узнан. Так же объясняют­ся и те обстоятель­ства, что Он показывал для осязания их следы Сво­их ран и даже принимал пищу и питье; не потому, чтобы нуждал­ся в том и другом, а потому, что по Своему могуществу мог делать и это. Случай, когда мы чего-либо не видим, хотя оно и есть, находясь налицо подобно тому, как упомянутая светоносность тела Христа, хотя она, как было замечено выше, не была видима апостолам, которые, однако, все остальное видели, по-гречески называет­ся ἀορασία – словом, которое наши переводчики, не будучи в состоянии перевести его по-латыни, перевели в книге Бытия как «слепота». Ею поражены были содомляне, когда искали дверей праведного мужа и не могли их найти (Быт. 19,11). Если бы это была та слепота, при которой нельзя видеть ничего, то содомляне спрашивали бы не о дверях, к которым подошли, а искали бы проводников, которые бы подвели их туда.

Не знаю как, но мы исполнены такой любо­вью к блажен­ным мученикам, что желали бы и в будущем царстве видеть на их теле следы тех ран, которые они приняли за имя Христа, – и, может быть, увидим. Раны эти будут у них не безобразием, а досто­ин­ством, – некою, хотя и в теле сия­ю­щею, красотою, но красотою не тела, а добродетели. Тем не менее, однако же, если мученики лишены были здесь каких-нибудь членов, они не останут­ся без этих членов в воскресении мертвых, которым сказано: «И волос с головы вашей не пропадет». Но если в новом веке будет признано нужным, чтобы следы их славных ран были видны на бессмертной плоти, то там, где были, как сказано, отняты или отсечены члены, появят­ся следы ран и появят­ся на тех самых, снова возвращен­ных, но не потерянных частях. Итак, хотя всех быв­ших в теле недостатков тогда не будет, однако такого рода недостатками не следует считать упомянутые следы добродетелей.

Глава XX

О том, что в воскресении мертвых природа рассеянных таким или иным образом тел должна быть восстановлена в своей целости

С другой стороны, будем далеки от мысли, что для воскресения тел и возвращения их к жизни всемогуще­с­т­во Творца не может собрать всего, что было пожрано зверьми или огнем, или превратилось в прах и пепел, или разрешилось во влагу, или испарилось в воздух. Не будем думать, чтобы какие-нибудь недра или потаен­ные места природы скрыли что-нибудь, исчезнув­шее от наших чувств, до такой степени, что оно осталось бы или неизвестным для ведения, или выступив­шим из-под власти Творца всего. Цицерон, этот их великий писатель, желая определить Бога, говорит: «Он есть некоторый свободный и независимый ум, чуждый всякой смертной примеси, всезна­ю­щий и вседвижущий и сам одарен­ный вечным движением»5). То же (суждение) встречает­ся в доктринах великих философов. Итак, говоря их же языком, каким образом может что-либо скрыться от «всезна­ю­щего» или бесследно исчезнуть от «вседвижущего»?

Отсюда уже разрешает­ся и тот вопрос, который представляет­ся более трудным, а имен­но: если плоть умершего человека становит­ся плотью другого человека, то кому из них будет принадлежать она в воскресении? Ведь если бы изнурен­ный и побежден­ный голодом человек начал питаться трупами людей, – а такое зло, как свидетель­ствует древняя история и как говорит несчастный опыт новейших времен, иногда встречалось, – то кто же будет утверждать, что вся-де эта пища выбрасывает­ся через нижний проход и ничего из нее не превращает­ся в плоть того человека, когда сама его исхудалость, которая была и прошла, достаточно показывает, что этим питанием восполнена убыль в его теле? Но предпосланные мною несколько выше замечания должны служить к разрешению и этой трудности. Ибо все, что ни истощает в телах голод, все это испаряет­ся, конечно, в воздухе; потому-то мы и сказали, что всемогущий Бог может возвратить то, что ушло. Поэтому и плоть та будет возвращена тому же человеку, чью человеческую плоть она составляла первоначально. От того другого она должна быть отобрана, ибо она как бы взята им взаем как чужой капитал, и должна быть возвращена тому, у кого занята. В свою очередь, и тому человеку, которого истощил голод, возвращена будет его соб­с­т­вен­ная плоть Тем, Кто силен собрать и испарив­шееся в воздух. Хотя бы она и всячески погибла, и ни одной частички ее не сбереглось ни в каких тайниках природы, Всемогущий восстановит ее, откуда восхочет. Но ввиду изречения самой Истины: «И волос с головы вашей не пропадет» нелепо было бы думать, что в то время, как волос с головы человека погибнуть не может, могут погибнуть столькие тела человеческие, от голода истощив­шиеся и съеден­ные...

Рассмотрев и обсудив, насколько было нужно, все эти возражения, соединим все сказанное в следу­ю­щих общих чертах. В вечном воскресении плоти рост наших тел будет иметь ту меру, которая принадлежала ему по вложен­ной в тело каждого норме юношеского возраста, не достигнутого еще или уже достигнутого, с сохранением соответству­ю­щей красоты в размерах всех членов. Если что-нибудь от тела было отнято, как излишнее удлинение в какой-нибудь составной его части, то для сохранения красоты это отнятое разместит­ся тогда по всему телу, так что и само оно не пропадет, и сохранит­ся соразмерность частей тела; ничего нет невероятного, что вследствие этого может даже прибавиться и сам рост тела, когда для сохранения красоты разместит­ся по всем членам то, что в какой-либо части тела оказывалось излишним и неприличным Если же будут настаи­вать, что каждый воскреснет с тем телесным ростом, с каким умер, спорить против такого мнения излишне горячо не следует, нужно только думать, что ничего безобразного, ничего слабого, ничего косного, ничего тлен­ного, словом, ничего неприличного не будет в том царстве, в котором сыны воскресения и обетования будут равны ангелам Божиим, не по телу, конечно, а по блажен­ству.

Глава XXI

О новом состоянии духовного тела, в которое изменит­ся плоть святых

Соответ­с­т­вен­но этому и все, что не погибнет от живых ли то тел, или, после смерти, от трупов, будет восстановлено и вместе с остатками, сохранив­шимися в гробах, воскреснет, изменив­шись из ветхого состояния тела душевного в новое состояние тела духовного и облекшись нетлением и бессмертием И если даже или по какой-либо тяжкой случайности, или по жестокости врагов все тело будет совершен­но стерто в порошок и, развеянное, насколько можно, по ветру или по воде, будет лишено всякой возможности находиться где-либо, то и в таком случае оно не укроет­ся от всемогущества Творца, напротив, в нем не погибнет ни один волос на голове. Тогда подчинен­ная духу плоть станет духовной, но все-таки плотью, а не духом, подобно тому, как дух, подчинен­ный плоти, и сам будет плотским, однако все же духом, а не плотью. Примером этому служит искажен­ное состояние нашего наказания. Не по плоти, а имен­но по духу были плотскими мы, которым апостол говорит: «Я не мог говорить с вами, братия, как с духовными, но как с плотскими» (1 Кор. 3,1) И если в настоящей жизни человек называет­ся и духовным, то по телу он все же плотский и видит закон в членах сво­их, противоборству­ю­щий закону ума своего (Рим. 7,23); но он будет духовным и по телу, когда воскреснет плоть его, чтобы быть тем, о чем написано: «Сеет­ся тело душевное, восстает тело духовное» (1 Кор. 15,44).

Но какова и сколь велика будет слава духовного тела, опасаюсь, как бы все, что говорит­ся о ней, не было дерзким витийством, потому что мы еще не видим ее на опыте. Впрочем, так как о радости нашего упования молчать не следует ради хвалы Богу, и слова: «Господи! возлюбил я обитель дома Твоего» (Пс. 25,8) сказаны из внутрен­них глубин святой пламен­ной любви, то от даров Божиих, которые в настоящей бед­с­т­вен­ной жизни изливают­ся на добрых и злых, мы, с помощью Бо-жией, сделаем, насколько можем, заключение о том, какова будет и та слава, о которой, не испытав ее, мы, конечно, говорить достойным образом не можем. Не упоминаю уже о том времени, когда Бог сотворил человека правым, не касаюсь блажен­ной жизни двух супругов в раю, так как жизнь эта была столь коротка, что ее не видели и их дети; но кто может перечислить знаки благости Божией к человеческому роду и в настоящей жизни, которую мы знаем, в которой еще находимся, испытания которой, даже всю ее как непрерывное испытание мы, как бы ни пре­успевали, не перестаем выносить, пока в ней находимся.

Глава XXII

О злополучиях и несчастиях, которым стал человеческий род повинен за прародитель­ское преслушание и от которых никто не освобождает­ся иначе как только благостию Христовою

В самом деле, если рассмотреть все с самого начала, то настоящая жизнь наша, исполнен­ная стольких и таких зол, что ее вообще трудно наз­вать жизнью, показывает, что весь род смертных был осужден. Ибо что другое означает эта ужасная глубина неведения, из которой про­истекает всяческое заблуждение, погружа­ю­щее всех сынов Адама в некое темное лоно, так что освободиться из него человек не может без труда, скорби и страха? Что означает сама эта любо­вь к столь многим тщетным и вредным предметам, и отсюда – жгучие заботы, волнения, печали, страхи, безумные радости, раздоры, споры, войны, коварства, раздражи­тель­ность, враждебность, лживость, лесть, обман, воровство, хищниче­с­т­во, вероломство, гордость, често­любие, ненависть, человеко­убийство, жестокость, зверство, распутство, роскошь, наглость, бесстыдство, нахаль­ство, любо­деяния, прелюбо­деяния, кровосмешение и столькие противоесте­с­т­венные деяния и мерзости того и другого пола, о которых и говорить-то стыдно, святотатства, ереси, богохуль­ства, клятвопреступления, притеснения невинных, клевета, мошен­ничества и измены, лжесвидетель­ства, неправосудие, насилия, разбойничества и все, что из числа подобных пороков теперь на память мне не приходит, хотя из настоящей жизни и не уходит? Правда, все это – дела людей порочных; однако все они про­исходят от того корня заблуждения и извращен­ной любви, с которым рождает­ся всякий потомок Адама. Кто, в самом деле, не знает, с каким незнанием истины, обнаружива­ю­щимся уже в детях, с каким запасом суетных желаний, начина­ю­щим откры­ваться уже в ребенке, являет­ся человек в эту жизнь, так что если бы оставить его жить, как он бы хотел, и делать все, что желал бы, то он или всю жизнь, или большую часть ее провел бы в преступлениях и злодеяниях, которые я припомнил и которых не смог припомнить.

Но так как промышление Божие не совсем оставляет осужден­ных и Бог не затворяет во гневе щедроты Свои (Пс. 76,10), то в самих чувствованиях человеческого рода против той тьмы, с которою мы рождаемся, бодрствуют и (злым) наклонностям противостоят запрещение и обучение, сами, впрочем, исполнен­ные трудов и скорбей. Ибо что значат эти многоразличные устрашения, к которым прибегают для обуздания суетности детей? Что такое эти педагоги, учителя, эти хлысты, ремни, лозы, эта дисциплина, которою, по словам священ­ного Писания, нужно сокрушать ребра любимого сына, чтобы он не вырос непокорным? Ожесточив­шись, он едва уже может быть обуздан, а пожалуй, и вовсе не может (Сир. 30,12). Что достигает­ся этими наказаниями, как не искоренение невежества и обуздание злых желаний, с каковыми пороками мы явля­емся на этот свет? Что значит, что запоминаем мы с трудом, а забываем без труда, – приобретаем знания с трудом, а невежествуем без труда, – деятель­ны с трудом, а ленивы без труда? Не видно ли отсюда, к чему, как бы соб­с­т­вен­ной своею тяжестью, бывает склонна порочная природа и в какой помощи она нуждает­ся, чтобы освободиться от этого? Праздность, недеятель­ность, леность небрежность суть имен­но такие пороки, благодаря которым мы бежим от труда; потому что и сам труд, даже труд и полезный, представляет собою наказание.

Но кроме детских наказаний, без которых нельзя выучиться тому, чего хотят старшие, – а они с трудом хотят чего-либо полезного, – кто перескажет словами или представит мыслью, сколько и каких тяготеет над человеческим родом наказаний, которые имеют отношение не только к злости и непотребству людей нечестивых, а к общему для всех состоянию? Сколько страхов и сколько бед от дорогих утрат и печалей по ним, от убытков и взысканий, от обманов и кривды людей, от ложных подозрений, от всевозможных насиль­ствен­ных злодейств и чужих преступлений, потому что они часто бывают причиной и ограбления, и заключений, и кандалов, и тюрем, и ссылок, и распятий на кресте, и отнятия членов, и лишения органов, и телесного насилия для удовлетворения гнусной похоти насилу­ю­щего и многих других ужасных (злодейств)? Сколько бед и опасностей от бесчислен­ных случайностей, угрожа­ю­щих телу извне: от зноя, холода, бурь, дождей, наводнений, молнии, грома, града, грозы, землетрясений, разрушений, от раздражения, пугливости или даже от злости вьючных животных, от стольких ядов, скрыва­ю­щихся в деревьях, водах, ветрах, животных, от тяжких или даже смертель­ных укусов диких зверей, от бешен­ства, причиня­емого бешеною собакой, так что это ласковое и друже­с­т­венное животное угрожает иногда больше, чем львы и драконы, и делает человека, которого случайно заразит, до такой степени ужасным, что родители, жена и дети боят­ся его пуще всякого зверя? Какие беды претерпевают плава­ю­щие на кораблях и путешеству­ю­щие на суше? Кто где бы то ни было гуляет, не будучи подвержен неожиданным случайностям? Иной, возвращаясь с форума совершен­но здоровым, падает, ломает ногу и от этой раны умирает. Кто, по-видимому, безопаснее сидящего? И, однако, Илий упал со стула и умер (1 Цар. 4,18). Скольких и каких несчастий для полевых плодов земледельцы, да и вообще все люди, страшат­ся с неба, от земли или опасных животных? Обыкновен­но бывают спокойны насчет жатв уже собранных и убранных. Но нам известен случай, когда внезапно ворвав­шаяся вода, заставив разбежаться людей, выбросила и унесла из житниц прекрасный урожай хлеба. Кто считает себя обеспечен­ным своею невин­ностью от тысячи разнообразных нападений демонов? Чтобы на это никто не полагал­ся, демоны даже крещеных младенцев, невиннее которых никого, конечно, не бывает, иногда мучат так, что по попущению Божию на них особен­но показывает­ся плачевная бед­с­т­вен­ность настоящей жизни и желанное блажен­ство будущей.

Само наше тело подвержено стольким болезням, что всех их не обнимают собою книги врачей. Во многих или почти во всех из них и сами пособия, и медикаменты служат орудиями мучения, так что от этого следствия наказаний люди избавляют­ся с помощью наказаний же. Не доводил ли жаждущих людей нестерпимый (внутрен­ний) жар до того, что они пили человеческую, даже свою соб­с­т­вен­ную мочу? Не доводил ли голод до того, что люди не могли удержаться от человеческого мяса, – мяса не людей, найден­ных мертвыми, а специально для этого убитых, да и не чужих каких-нибудь? Даже матери с невероятной жестокостью, которую про­изводит лютый голод, съедали соб­с­т­вен­ных детей. Наконец, кто передаст словами, как часто сам сон, который получил имя в соб­с­т­вен­ном смысле покоя, бывает беспокоен от сновидений, и как часто возмущает бедную душу и чувства великими ужасами, хотя про­изводимыми и призрачными предметами, но представля­емыми и так сказать показываемыми им так, что мы не в состоянии бываем отличить их от действи­тель­ности? Какою ложью видений терзают­ся даже и бодрству­ю­щие в некоторых болезнях и гораздо еще бед­с­т­вен­нее при отравах, хотя, впрочем, иногда и здоровых людей злые демоны обманывают такими видениями, что если и не могут их этим путем переманить на свою сторону, то, во всяком случае, оскверняют их чувства желанием исполнения этой призрачности

От этого, так сказать, ада настоящей бед­с­т­вен­ной жизни освобождает только благодать Христа Спасителя, Бога и Господа нашего. Ибо таково значение самого имени Иисус, которое переводит­ся Спаситель, – Спаситель, главным образом, от того, чтобы после настоящей жизни не приняла нас еще более бед­с­т­вен­ная и вечная, не жизнь, а смерть. Ибо, хотя в настоящей жизни и бывают великие облегчения и врачевания через священ­ные предметы и святых людей, однако и такие милости этим путем не всегда сообщают­ся просящим, чтобы люди не ради этого стремились к религии, а ради другой жизни, где не будет уже никаких зол; и если лучшим людям благодать помогает в несчастьях и настоящей жизни, то с той только целью, чтобы они переносили их тем муже­с­т­веннее, чем крепче их вера. В этом отношении, говорят ученые века сего, полезна и философия, которую, как замечает Туллий, некоторым немногим людям сообщили в истинном ее виде боги. Людям, говорит он, или богами не дано большего дара, или не могло быть дано никакого; отсюда видно, что и сами те, против которых мы ведем речь, как бы там ни было, а вынуждены факт обладания философией, не всякой, а имен­но истинной, признать делом боже­с­т­венной благодати. Если же, далее, против злополучий настоящей жизни дана свыше немногим един­ствен­ная помощь в лице истинной философии, то и отсюда достаточно видно, что род человеческий осужден на состояние бед­с­т­вен­ного наказания. А так как нет, как признают они, никакого в сравнении с этим большего дара, то надобно думать, что дар этот дан не другим каким-либо богом, а Тем, Которого они, чтущие многих богов, называют наибольшим.

Глава XXIII

О том, что сверх выше­упомянутых зол, одинаково общих и злым, и добрым, относит­ся соб­с­т­вен­но к подвигу людей праведных

Но кроме зол настоящей жизни, общих добрым и злым, праведники имеют здесь и некоторые свои соб­с­т­вен­ные подвиги, которые они совершают, воюя с пороками и подвергаясь испытаниям и опасностям этой войны. В самом деле, временами сильнее, временами слабее, но плоть не перестает противоборство­вать духу, а дух – плоти, дабы мы не то делали, чего хотим (Гал. 5,17.), исполняя всякую злую похоть, а насколько это для нас возможно при помощи свыше, подчиняли ее себе, не сочувствуя ей и постоянно бодрствуя, чтобы нас не обманывало мнение, похожее на правду, не обольщала хитрая речь, не обуяла тьма какого-нибудь заблуждения; чтобы не принималось нами что-нибудь доброе за дурное или дурное за доброе; чтобы страх не отклонял нас от того, что нужно делать, а похоть не устремляла к тому, чего не нужно делать; чтобы солнце не заходило во гневе нашем (Еф. 4,26); чтобы вражда не устремляла нас к отмщению злом за зло и не пожирала само­любивой или неумерен­ной печалью; чтобы неблагодарный ум не внушал нам холодности к испытанным благодеяниям, а чистая совесть не омрачалась злоречивой молвою; чтобы нас не вводило в заблуждение наше соб­с­т­вен­ное необоснованное подозрение касатель­но других и не сокрушало чужое ложное подозрение касатель­но нас самих; чтобы не царствовал грех в смертном нашем теле и не предавались члены наши греху в орудия неправды (Рим. 5,12–13); чтобы глаз наш не следовал похоти и не одолевало нас желание отмщения; чтобы ни зрение, ни мысль не направлялись к тому, что доставляет дурное удоволь­ствие; чтобы мы не склоняли своего слуха к недоброму или непотребному слову; чтобы не делали того, чего не должны делать, хотя и хотели бы; чтобы мы в этой переполнен­ной трудами и опасностями борьбе не надеялись на достижение победы соб­с­т­вен­ными силами и приобретен­ную победу приписывали не себе самим, а благодати Того, о Ком говорит апостол: «Благодарение Богу, даровав­шему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!» (1 Кор. 15,57). И в другом месте он же говорит: «Все сие преодолеваем силою Возлюбив­шего нас» (Рим. 8,37). Впрочем, какою бы силою в этой борьбе мы ни сражались с пороками, даже если бы над пороками и восторже­с­т­вовали, мы должны знать, что пока находимся в этом теле, нас не должно оставлять чувство, под влиянием которого мы должны говорить Богу: «Прости нам долги наши» (Мф. 6,12). Но в том царстве, в котором мы вечно будем с бессмертными телами, у нас не будет уже никакой борьбы и никаких долгов; да их и не было бы, если бы природа наша оставалась такою же правою, какой она была сотворена. Поэтому и сама эта борьба, освободиться от которой мы надеемся ожида­ю­щей нас победой, принадлежит к числу зол настоящей жизни, которая сто­ит под осуждением, как в этом убеждает нас факт суще­с­т­вования в ней стольких и таких зол.

Глава XXIV

О тех благах, которыми Творец преисполнил настоящую, осуждению повинную, жизнь

Обратим теперь внимание на то, какими и сколь многими благами благость Бога, о всякой твари промышля­ю­щего, наполнила даже и это бед­с­т­вен­ное состояние человеческого рода, в котором восхваляет­ся правда Бога наказу­ю­щего. Во-первых, того, про­изнесен­ного еще до греха благословения: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» (Быт. 1,28), Бог не захотел взять назад и после грехопадения, оставив и в осужден­ном роде дарованную ему силу плодородия; этой вложен­ной в человеческие тела удиви­тель­ной силы семени, еще более удиви­тель­ной, чем сила, которою образует­ся само семя, не смог исторгнуть даже грех, вследствие которого обрушилась на нас необходимость смерти; напротив, рядом и вместе с этой, так сказать, рекою, с этим потоком человеческого рода идет то и другое: и зло, которое получает­ся от прародителя, и благо, которое сообщает­ся Творцом. В первоначальном зле заключают­ся два (частных зла): грех и наказание; в первоначальном благе – свои два (частных блага): размножение и образование. Но, насколько это было в наших намерениях, о зле, один из частных видов которого, грех, про­изошел от нашей дерзости; а другой, наказание, от суда Божия, сказано мною уже достаточно. Теперь я намерен сказать о тех благах, которые сообщил и доселе сообщает Бог самой порочной и осужден­ной природе. Ибо и осуждая, Он не лишил ее всего, что даровал ей, – в противном случае ее совсем бы не было; с другой стороны, не оставил ее и вне Своей власти, хотя в наказание и подчинил дьяволу, так как не освободил от Своей власти и самого дьявола; Его, Всевышнего, дело, что существует природа и дьявол, как Ему же обязано Сво­им бытием все, что существует.

Итак, из двух тех благ, которые, как мы сказали, от благости Божией, как бы из некоего источника, изливают­ся и на поврежден­ную грехом и осужден­ную на наказание природу, размножение про­исходит от благословения, изречен­ного среди первых дел миротво-рения, от которых Бог почил в седьмой день. Образование же имеет причину в том действии, которое Бог делает доселе (Ин. 5,17). Ибо если бы Бог отнял от тварей руку Своего вседейству­ю­щего могущества, они не могли бы распространяться и продолжать своего суще­с­т­вования в предназначен­ной для них преем­с­т­вен­ности; даже не устояли бы и на некоторое время в том состоянии, в каком сотворены. Таким образом, Бог сотворил человека так, что даровал ему некую плодоносную силу, вследствие которой одни люди про­изводят других, сообщая им и саму возможность этой про­изводи­тель­ности, но только возможность, а не необходимость; кого захотел Он лишить ее, те и остают­ся бесплодными, хотя, впрочем, и не отнял у человеческого рода однажды данного первым супругам благословения чадорождения. Поэтому хотя размножение и не отнято грехом, но оно теперь не таково, каким было бы, если бы никто не согрешил. Отсюда, человек, венчанный в начале честью, после грехопадения уподобил­ся скотам (Пс. 48,13) и рождает подобным же образом; хотя, впрочем, в нем не до конца погасла некая, так сказать, искра разума, с которым он сотворен по образу Божию. Но если бы с размножением не соединялось образование, то одно оно (без образования) не обнаруживалось бы в своеобразных формах и видах. Ведь если бы люди не имели со­ития, то Бог и без этого мог бы наполнять землю людьми; как первого человека сотворил Он без со­ития мужчины и женщины, так мог бы Он (про­изводить) и всех; совокупля­ю­щиеся же люди не могут быть рожда­ю­щимися без воли Творца.

Таким образом, как апостол о том духовном установлении, благодаря которому человек образует­ся для благо­честия и правды, говорит: «Насажда­ю­щий и полива­ю­щий есть ничто, а все Бог возраща­ю­щий» (1 Кор. 3,7), так же точно и в настоящем случае можно сказать: «Отец совокупля­ю­щийся и осеменя­ю­щий есть ничто, а все Бог образу­ю­щий; и мать, носящая зачатое и пита­ю­щая рожден­ное, не значит ничего, а все Бог возраща­ю­щий». Он имен­но тем действием, которое доселе делает, творит так, что развивают­ся семена и из скрытых и невидимых своего рода оболочек раскрывают­ся в видимые формы красоты. Соединяя и слагая непонятным образом бестелесную и телесную, т. е. господ­с­т­вен­ную и подчинен­ную, природы, Он делает их одушевлен­ными. Это действие Его так велико и удиви­тель­но, что в наблюда­ю­щем это действие не только в человеке, суще­с­т­ве разумном и превосходящем всех земных животных, но и в самой малейшей букашке, вызывает изумление и хвалу Создателю.

Итак, Он даровал человеческой душе ум; в душе дитяти разум и понимание находят­ся, так сказать, в дремлющем состоянии, как бы нет их, и должны они возбуждаться и раскры­ваться с наступлением возраста, чтобы дитя стало способным к знанию и учению и готовым к восприятию истины и любви к добру; благодаря этой-то способности человек приобретает познание и являет­ся суще­с­т­вом, одарен­ным силами, которыми благоразумно, настойчиво и правильно борет­ся против заблуждений и всех врожден­ных пороков и побеждает их нечем иным, как желанием высшего и неизмен­ного блага. И если человек этого даже и не делает, то кто надлежащим образом может высказать словами или понять, как прекрасна сама по себе эта вложен­ная свыше в разумную природу способность к таким благам и какое она удиви­тель­ное дело Всемогущего? Ибо кроме искусств жить нрав­с­т­вен­но и достигать безмерного блажен­ства, которые называют­ся добродетелями и сынам обетования и царствования сообщают­ся един­ствен­но благодатью Божией во Христе, не изобретено ли разумом человеческим и не изучает­ся ли столько и таких искусств, отчасти необходимых, а отчасти и каса­ю­щихся удоволь­ствий, что эта превосходящая все другие сила ума и разума даже и в такого рода излишних, даже опасных и гибель­ных знаниях, которых она жаждет, показывает, какое великое благо имеет человек в своей природе, благодаря чему он смог или изобрести эти искусства, или научиться им, или научить им других?

Кто в состоянии пересказать, до какого удиви­тель­ного и изуми­тель­ного про­изводства одежд и построек дошла человеческая изобретатель­ность, каких успехов достигла она в земледелии и мореплавании; что придумала и про­извела в изготовлении сосудов, в разнообразии статуй и картин; что удиви­тель­ного для зрителей и невероятного для слушателей постаралась понаделать в театрах; что и сколько придумала для ловли, умерщвления и укрощения неразумных животных, сколько изобрела ядов, орудий и хитростей против самих людей и сколько лекарств и медикаментов – для предохранения и восстановления смертного здоровья, сколько выдумала приправ к кушаньям для удоволь­ствия и раздражения горла, какое множе­с­т­во и разнообразие знаков изобрела для выражения мыслей, причем главное место принадлежит словам и буквам, какие словесные прикрасы и какое множе­с­т­во стихотворных форм выдумала для увеселения духа, сколько изобрела музыкальных инструментов и способов пения для услаждения слуха, какого достигла знания расстояний и чисел и с каким искусством определила движение и порядок небесных светил, какого достигла знания мировых предметов; кто сможет пересказать все это, особен­но если бы мы не захотели ограничиться общими словами, а пожелали войти в подробности? Кто, наконец, сможет определить, сколько употреблено остро­умия философами и еретиками для защиты даже лжи и заблуждений? Ибо в настоящем случае мы говорим о природе человеческого ума, которой украшена настоящая смертная жизнь, а не о вере и о пути истины, которыми приобретает­ся жизнь бессмертная. Так как Творец этой природы есть истинный и высочайший Бог, то по причине, что Он всем сотворен­ным управляет и обладает высочайшим могуще­с­т­вом и высочайшим правосудием, природа эта никогда не впала бы в эти злополучия и не подверглась бы злополучиям вечным (кроме только тех, которые от них будут освобождены), если бы раньше не было великого греха первого человека, от которого про­изошли все прочие грехи. Даже в самом нашем теле, хотя по смертности оно обще нам с дикими зверьми и притом гораздо слабее (тел) многих из них, какая открывает­ся благость и промысли­тель­ность Творца! Не расположены ли на нем органы чувств и прочие члены и не соразмерены ли вид, форма и рост его таким образом, чтобы указы­вать, что оно сотворено для служения разумной душе? Человек сотворен не так, как существа, лишен­ные разумной души, которые мы видим наклонен­ными к земле; устремлен­ная к небу фигура его тела напоминает ему мудрство­вать о горнем. Далее, та подвижность, которая сообщена языку и рукам, удобная и приспособлен­ная для письма и речи и для выполнения весьма многих искусств и занятий, не ясно ли показывает, для служения какой душе придано подобное тело? Но если даже и не принимать в расчет потребностей практических, соразмерность всех частей тела так велика и так эти части соответствуют одна другой прекрасной пропорцией, что не знаешь, больше ли при сотворении тела имела место идея пользы, чем идея красоты. По крайней мере, мы не видим в теле ничего, сотворен­ного ради пользы, что в то же время не имело бы и красоты. Это для нас было бы еще яснее, если бы мы знали те точные размеры, в каких все между собою связано и соединено; но исследованию человеческому, при старатель­ном изучении, это может подлежать лишь в наружных частях, а то, что скрыто и для нашего глаза недоступно, как, например, сплетения жил, нервов и внутрен­ностей, а также тайны главных жизнен­ных частей, – то не поддает­ся исследованию. Хотя жестокая пытливость медиков, называемых анатомами, и вскрывает трупы умерших; хотя руками рассека­ю­щего и исследу­ю­щего умерших довольно бесчеловечно извлекает­ся на свет все самое сокровен­ное в телах человеческих, чтобы знать, что, как и где надобно лечить; тем не менее, те точные размеры, о которых я говорю, которые как каждому органу, так и всему телу извне и внутри дают то сочетание, которое по-гречески называет­ся !!!ἁρμονία, не только никто не в силах открыть, но никто не берет на себя смелости и исследо­вать. Если бы могли они стать известными, то и в самих внутрен­них частях, которые не заключают в себе никакой красоты, открылось бы такое изяще­с­т­во идеи, что ум предпочел бы ее всякой видимой, доставля­ю­щей удоволь­ствие только глазу форме. Но кое-что в теле расположено и таким образом, что имеет одну лишь красоту, а не пользу; так, например, грудь мужчины имеет сосцы, а лицо – бороду; что борода служит не защитой, а украшением мужчины, это доказывают чистые лица женщин, которые, как слабейшие, скорее бы, конечно, нуждались в (такой) защите.

Итак, если нет ни одного члена (по крайней мере из числа видимых, относи­тель­но которых никто и не спорит), который бы был приспособлен к какому-нибудь отправлению так, чтобы (в то же время) не был и красивым; но есть некоторые члены, которые имеют только лишь красоту, но не пользу, то отсюда, думаю, легко понять, что при сотворении тела его досто­ин­ство ставилось выше практической потребности. Ибо практическая потребность минует, и наступит время, когда мы будем взаимно наслаждаться одной только красотой помимо всякой похоти; что в особен­ности должно быть отнесено к хвале Создателя, Которому говорит­ся в псалме: «Ты дивно велик. Ты облечен славою и величием» (Пс. 103,1).

А какими словами может быть определена красота и польза других тварей, любо­­ваться и пользо­ваться которыми боже­с­т­венная щедрость дозволила человеку, хотя и обречен­ному и осужден­ному на труды и злополучия? – красота, заключа­ю­щаяся в разнообразной и многоразличной красоте неба, земли и моря, в таком обилии и в такой удиви­тель­ной роскоши света, в солнце, луне и звездах, в тенистости лесов, в красках и благо­ухании цветов, в множе­с­т­ве щебечущих пест-роперых птиц, в разнообразии стольких и таких животных, из ко­их более всего вызывают удивление те, которые имеют меньше объема (ибо мы удивля­емся более работе муравьев и пчел, чем громадному телу китов), в количе­с­т­венном виде моря, когда оно, как одеждой, облекает­ся различными цветами и бывает то зеленым, и притом с различными оттенками, то пурпурным, то лазурным. Как приятно смотреть на него даже тогда, когда оно волнует­ся, и эта приятность становит­ся еще большею потому, что наблюдателя оно ласкает (надеждой), что не выбросит и не разобьет мореплавателя! Как много пищи против голода и какое разнообразие вкусов против отвращения разлито в богатствах природы помимо всякого искусства и труда поваров, сколько (заключено) во многих предметах пособий для предохранения и восстановления здоровья! Как благодатна череду­ю­щаяся преем­с­т­вен­ность дня и ночи! Как приятна благорастворен­ность воздуха! Сколько материала для постройки одежды в стеблях растений и в животных? Да кто в состоянии все припомнить?

Уже и то, что мною снесено как бы в одну массу, если бы я захотел разобрать и рассмотреть по частям, сколько времени принудило бы меня останавли­ваться на каждой частности, содержащей в себе весьма многое? И все это служит утехой для злополучных и осужден­ных, а не наградой для блажен­ных. Какие же будут награды, если существует столько и таких утешений? Что даст Бог тем, которых предопределил к жизни, если такими дарами осыпал предопределен­ных к смерти? Какими благами преисполнит в будущей жизни тех, за которых в настоящей, по Его изволению, единородный Сын претерпел столькие и такие злополучия? Отсюда, ведя речь о предопределен­ных к будущему царству, апостол говорит: «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?» (Рим. 8,32). Когда обещание это исполнит­ся, что тогда мы будем? Какими будем? Какие получим в том царстве блага, так как в смерти Христа за нас получили уже такой залог? Каким будет дух человека, когда не будет уже иметь никакого порока, которому бы подчинял­ся или которому бы уступал, или даже против которого бы с честью борол­ся, но будет преисполнен уже полной мира добродетели Какое и насколько ясное и верное, чуждое всякого заблуждения и не требу­ю­щее труда знание всех вещей будет там, где мы будем напояться премудростью Божией из самого ее источника с высочайшим юлажен­ством и безо всякого затруднения? Каким будет тело, которое, совершен­но подчинен­ное духу и им изобильно оживля­емое, не будет нуждаться ни в каком питании? Ибо оно будет не животное, а духовное тело, хотя и имеющее плотскую субстанцию, но чуждую всякого плотского повреждения.

Глава XXV

Об упрямстве некоторых, отрица­ю­щих воскресение плоти, которому, согласно предсказаниям, верует весь мир

Впрочем, о благах духа, которыми в состоянии полного блажен­ства он будет наслаждаться, знаменитые философы с нами не разногласят; они спорят о воскресении плоти и, насколько могут, отрицают , эту истину. Но многочислен­ные веру­ю­щие оставили малочислен­ных отрицателей, ученых и неученых, мудрецов мира сего и невежд, и с веру­ю­щим сердцем обратились ко Христу, Который Сво­им воскресением доказал то, что представлялось для тех нелепостью. Мир уже уверовал истине, предсказанной Богом, Который предсказал и то, что этой истине мир уверует. Не чародейства же Петра6) принудили Его предсказать эту истину вместе с похвалою веру­ю­щим в нее за столько времени вперед. Ибо Он тот Бог, пред Которым (как я говорил об этом уже несколько раз и не стесняюсь напомнить), по признанию Порфирия, жела­ю­щего доказать это оракулами сво­их богов, трепещут и сами божества, и Которого он так превозносит, что называет то Богом-отцом, то Богом-царем. Да не будет того, чтобы предсказанное Им мы понимали так, как хотят понимать это не веру­ю­щие вслед за миром тому, чему, как Он предсказал, мир уверует. Но почему бы не понимать этого скорее так, как, по Его предсказанию, мир должен был уверо­вать, а не так, как пустословят весьма немногие, не жела­ю­щие веро­вать вслед за миром тому, чему, по Его предсказанию, мир должен был уверо­вать? Ведь если этому, как они говорят, нужно верить иначе затем, чтобы не нанести Богу, за Которого они являют­ся такими усердными свидетелями, обиды, назвав написанное о том пустяками; то не тем ли большую обиду наносят Ему они, говоря, что оно должно пониматься иначе, а не так, как уверовал мир, веру которого Он сам же похвалил. Сам обещал и Сам привел в исполнение? Одно ведь из двух: или Он не силен, чтобы плоть воскресла и была жива во веки; или веро­вать, что Он это сделает, не следует потому, что (воскресение плоти) есть зло и Его не достойно. Но о Его всемогуще­с­т­ве, которым сотворено столько невероятного, мы сказали достаточно. Если они хотят узнать, чего Всемогущий не может, то вот чего: я скажу, что Он не может обманы­вать. Будем же верить, что Он может, не веря, что не может. Итак, по той причине, что Он не может обманы­вать, они должны верить, что Он исполнит то, что обещал исполнить, и притом верить так, как верует мир, веру которого Он Сам предсказал, Сам похвалил, Сам обещал и Сам привел в исполнение. А чем доказывают они, что (воскресение плоти) есть зло? Там не будет повреждения, которое представляет собою зло телесное. О порядке стихий мы уже рассуждали; о других человеческих догадках сказали достаточно; какова будет в нетлен­ном теле легкость движения, это, полагаю, мы в тринадцатой книге достаточно показали из настоящего состояния вполне здорового тела, которое, конечно, не идет ни в какое сравнение с будущим бессмертным состоянием. Пусть прочитают предыдущие книги настоящего сочинения те, которые или их не читали, или же хотят восстановить в памяти прочитанное.

Глава XXVI

Каким образом положение Порфирия, что блажен­ные души освобождены будут от всякого тела, опровергает­ся мнением Платона, по словам которого высший Бог обещал богам, что их никогда не оставят тела

Но по словам Порфирия, чтобы душа была блажен­на, она должна быть освобождена от всякого тела. Таким образом, совершен­но бесполезно быть телу, как мы сказали, нетлен­ным, если душа будет блажен­на не иначе, как освободив­шись от всякого тела. Но в упомянутой книге и об этом сказано мною столько, сколько было нужно; приведем в настоящем случае одно только обстоятель­ство. Имен­но, учитель всех их, Платон, должен был бы сделать в сво­их книгах поправку и сказать, что боги их, заключен­ные, по его словам, в небесные тела, чтобы быть блажен­ными, будут разрешены от тел, т. е. умрут; однако же (он говорит так, что) Бог, Которым эти боги были сотворены, обещал им, чтобы они могли наслаждаться безмятежным состоянием, бессмертие, т, е. вечное пребывание в тех же самых телах, – обещал не потому, что природа их бессмертна, но потому, что его решение сильнее природы. В этом случае Платон опровергает их и со стороны того их заявления, что воскресению плоти не следует-де верить потому, что оно невозможно. Ибо в указанном месте этот философ весьма ясно высказывает такую мысль, что Бог, обещав сотворен­ным Им богам бессмертие, тем самым показал, что, хотя Он и не сотворил их бессмертными, что невозможно, однако же сделает их бессмертными. Само это место из Платона гласит следу­ю­щее: «Хотя вы, как получив­шие начало, не можете быть бессмертными и неразрушимыми, однако же нико­им образом не разрушитесь и никакие судьбы не погубят вас посредством смерти и не будут сильнее Моего решения, которое составляет более крепкую связь для вашего вечного суще­с­т­вования, чем те связи, которыми вы были соединены при рождении»7). Если те, которые слышат эти слова, не только не глухи, но и не глупы, у них, конечно, не появит­ся сомнения, что сотворен­ным богам Богом, их сотворив­шим, обещает­ся, по Платону, то, что для них невозможно. В самом деле, Тот, Кто говорит: «Хотя вы, как получив­шие начало, не можете быть бессмертными и неразрушимыми, однако же нико­им образом не разрушитесь и никакие судьбы не погубят вас посредством смерти и не будут сильнее Моего решения», что другое говорит, как не вот что: «Это невозможно, однако, при Моем содействии, вы будете такими». Следователь­но, Тот в состоянии воскресить плоть нетлен­ной, бессмертной и духовной, Кто, по Платону, обещал сделать то, что невозможно. К чему же они доселе объявляют невозможным то, что обещал Бог, чему, по обещанию Божию, уверовал мир, которому обещано было даже и то, что он уверует? Ведь мы говорим, что сотворил это Бог, Который и по Платону творит невозможное. Таким образом, чтобы души были блажен­ными, они должны не освободиться от всякого тела, а получить тело нетлен­ное. И в каком став­шем нетлен­ным теле приличнее им наслаждаться веселием, как не в том, в котором они стенали, когда оно было тлен­ным? В них не будет того лютого желания, которое, вторя Платону, влагает в них Вергилий, говоря:

И снова желать начинают в тела возвратиться8).

Такого, говорю, желания возвратиться в тела они не будут иметь, потому что тела, в которые они желали бы возвратиться, они будут иметь с собою и будут иметь их так, чтобы навсегда находиться с ними и никогда, даже на самое короткое время, с ними не разлучаться вследствие смерти.

Глава XXVII

О противоречии во мнениях Платона и Порфирия, при взаимной уступке в которых ни тот, ни другой не отклонил­ся бы от истины

Платон и Порфирий высказали каждый по одной такой мысли, сообщив которые вместе, они сделались бы, пожалуй, христианами. Платон сказал, что души не могут быть в вечности без тел; поэтому, по его словам, даже души мудрецов после более или менее продолжи­тель­ного времени возвратят­ся к телам. Порфирий, напротив, говорит, что чистейшая душа, возвратив­шись к Отцу, никогда уже не вернет­ся к настоящим бедствиям мира. Отсюда, если бы Платон внушил Порфирию то, что представлял себе правильно, т. е. что души даже праведников и мудрецов возвратят­ся к человеческим телам, а Порфирий, со своей стороны, передал бы Платону то свое верное представление, что святые души никогда не возвратят­ся к бедствиям тлен­ного тела, и притом так, чтобы каждый из них высказывал не одну только какую-нибудь из этих мыслей, а оба вместе и каждый в отдель­ности – ту и другую, то из их воззрений, по моему мнению, выходило бы, что души и возвратят­ся в тела, и получат тела такие, в которых будут жить блажен­но и бессмертно. Ибо, по Платону, даже и святые души войдут в человеческие тела, а по Порфирию святые души никогда не вернут­ся к несчастьям настоящего мира. Скажи только Порфирий вместе с Платоном, что души возвратят­ся в тела, а Платон с Порфирием, что души не вернут­ся к несчастьям, – они будут согласны, что души возвратят­ся в такие тела, в которых они не будут уже терпеть никаких несчастий.

Итак, тела эти будут не какие-нибудь иные, а имен­но такие, которые обещает Бог, имеющий сделать души вечно блажен­ными с их плотью. Подобную уступку, мне кажет­ся, оба они легко могли бы нам сделать; раз ими признано, что души святых возвратят­ся в бессмертные тела, можно уж было и дозволить душам возвратиться в те имен­но тела, в которых они терпели бедствия настоящего века, в которых с благоговением и верою чтили Бога, чтобы избавиться от этих бедствий.

Глава XXVIII

Что для истинной веры в воскресение могли бы сообщить друг другу Платон, Лабеон или Варрон, если бы мнения их соединить в одно суждение

Некоторые из наших, почита­ю­щие Платона за его прекраснейший способ изложения и за некоторые высказанные им правильные суждения, говорят, что он имел кое-какие подобные нашим мнения и о воскресении мертвых. Этого предмета касает­ся, действи­тель­но, Туллий в книгах «О республике», желая, как сам утверждает, в этом случае скорее пошутить, чем сказать то, что было на самом деле. Он заставляет человека ожить и рассказать нечто совпада­ю­щее с платоновскими рассуждениями. Лабеон даже говорит, что два человека умерли в один и тот же день и встретились на некотором перекрестке, что затем они получили приказание возвратиться в свои тела и согласились жить между собою друзьями, и что в таких отношениях они оставались до тех пор, пока не умерли. Но эти авторы рассказывают нам о таком воскресении тела, какое бывало с теми, которые, как мы знаем, воскресли и возвратились к прежней жизни, но возвратились не так, чтобы уже после не подвергнуться смерти.

Нечто гораздо более удиви­тель­ное рассказывает Марк Варрон в сво­их книгах о про­исхождении римского народа, считаю необходимым привести его слова. «Некие, – говорит он, – генетлиаки9) писали, что у людей бывает возрождение, которое греки называют παλινγενεσία; само это возрождение, пишут они, совершает­ся в течение четырехсот сорока лет, так что то же самое тело и та же самая душа, которые некогда были соединены в человеке, воссоединяют­ся снова». Варрон, или какие-то, не знаю, генетлиаки (он не передает имен тех, мнение ко­их приводит) говорят нам нечто такое, что хотя и ложно (ибо раз души возвратились в тела, которые они носили, они потом уже не оставят их никогда), однако устраняет и разбивает многие аргументы в пользу той невозможности, о которой пустословят наши противники. В самом деле, они думают или думали, что невозможно, чтобы тела людей, превратив­шиеся в воздух, в пыль, в пепел, во влагу, в тела пожрав­ших их животных или даже людей, снова возвратились в то, чем были. Поэтому Платон и Порфирий или лучше те, которые считают себя их последователями и еще живы, если согласны с нами, что и души святых возвратят­ся в тела, как говорил Платон, но не возвратят­ся к несчастьям, как учил Порфирий, так что из их мнений вытекает как следствие мысль, которую проповедует христианская вера, имен­но – что души возвратят­ся в такие тела, в которых они могли бы вечно жить блажен­но безо всякого несчастья, – пусть из Варрона возьмут еще и то, что души возвратят­ся в те самые тела, в которых они были прежде, и весь вопрос о вечном воскресении плоти у них получит разрешение.

Глава XXIX

О свойстве того ведения, которым святые в будущем веке будут зреть Бога

Рассмотрим теперь, насколько Господь удосто­ит нас Своею помощью, чем будут заняты святые в сво­их бессмертных и духовных телах, так как плоть их будет жить не плотским, а уже духовным образом. Но, сказать по правде, я не знаю, каково будет это занятие, или лучше – покой и досуг. Я этого никогда не видел телесными чувствами. А если скажу, что видел умом, т. е. разумением, то сколько или что значит наше разумение перед лицом такого превосходства? Там царствует, как говорит апостол, «мир Божий, который превыше всякого ума» (Флп. 4,7). Чьего же ума? Конечно, нашего, или, пожалуй, и ангель­ского, но только не Божьего. Итак, если святые будут жить в мире Божием, то, конечно, в таком, который превосходит всякий ум. И в самом деле, наш ум он, несомнен­но, превосходит; а если превосходит и ум ангель­ский, ибо кто говорит «всякий ум», тот, очевидно, не исключает и ангелов, – в таком случае мы должны думать, что слова апостола сказаны потому, что ни мы, ни ангелы не в состоянии знать мир Божий так, как знает его Бог.

Итак, (мир этот) превосходит всякий ум, кроме, без сомнения, ума Божия. Но так как и мы, свой­с­т­вен­ным нам образом причастные этого мира, получим высший мир в себе, между собою и с Богом настолько, насколько нам свой­с­т­вен­но высшее; то святые ангелы знают, таким образом, этот мир по самой своей природе, люди же в настоящем своем состоянии знают его гораздо меньше, каким бы размером своего ума они ни отличались. Ибо надобно иметь в виду величие того, кто говорил: «Мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершен­ное, тогда то, что отчасти, прекратит­ся» (1 Кор. 13,9–10); и еще: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадатель­но, тогда же лицем к лицу» (1 Кор. 13,12). Так видят уже святые ангелы, которые называют­ся и нашими ангелами, потому что, избавив­шись от власти тьмы и с залогом Духа переселив­шись в царство Христово, мы начинаем уже принадлежать к тем ангелам, с которыми у нас будет общий святой и сладо-стнейший град Божий, о коем мною написано уже столько книг. Будучи Божиими, ангелы и наши так же, как Христос, будучи Божиим, в то же время и наш. Они Божий потому, что не оставили Бога, – наши потому, что начали иметь нас сво­ими согражданами. Господь Иисус сказал: «Не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах видят лице Отца Моего Небесного» (Мф. 18,10). Отсюда, как видят они, так будем видеть и мы, но мы пока еще так не видим. Поэтому-то апостол и говорит: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадатель­но, тогда же лицем к лицу». Итак, наградой за веру будет служить то видение, о котором говорит апостол Иоанн: «Когда откроет­ся, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1 Ин. 3,2). А под лицом Божиим нужно разуметь обнаружение Бога, а не какой-либо член, подобный тому, какой мы имеем в своем теле и называем лицом.

Поэтому, когда спросят у меня, чем будут заняты святые в оном духовном теле, я скажу не то, что вижу, а то, чему верую, согласно со словами псалма: «Я веровал, и потому говорил» (Пс. 115,1). Имен­но, я скажу, что святые будут видеть Бога в самом теле своем; но посредством ли тела они будут видеть Бога, подобно тому, как посредством тела мы видим теперь солнце, луну, звезды, море и землю со всем в них находящимся? Вот вопрос, на который ответить нелегко. В самом деле, дико было бы сказать, что святые тогда будут иметь такие тела, что не в состоянии будут, хотя бы и хотели, закры­вать и откры­вать глаза. Еще более было бы дико утверждать, что там всякий, кто закроет глаза, не будет уже видеть Бога. Ведь если пророк Елисей, отсутствуя телом, видел, как слуга его Гиезий от Неемана сириянина, которого упомянутый пророк исцелил от проказы, принял дары, что по мнению непотребного раба должно было остаться тайной, так как господина его при этом не было (4 Цар. 5,8–27), то не тем ли более святые в оном духовном теле все будут видеть не только с закрытыми глазами, но даже и отсутствуя телом? Тогда наступит то совершен­ное, о чем говорит апостол: «Мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершен­ное, тогда то, что отчасти, прекратит­ся». Затем, желая пояснить некоторым подобием, как может это быть, он говорит, насколько от будущей жизни отличает­ся настоящая жизнь, притом жизнь не каких-нибудь людей, а даже одарен­ных особен­ной святостью: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадатель­но, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор. 13,11–12).

Итак, если уже в настоящей жизни, где даже пророче­с­т­во людей удиви­тель­ных так сравнимо с тою жизнью, как младенец – с мужем, Елисей, однако, видел своего раба принима­ю­щим дары, когда сам при этом не был; то когда душу не будет отягощать тлен­ное тело, а тело нетлен­ное нико­им образом не будет ей помехой, будут ли святые нуждаться в том, чтобы видеть телесными глазами, в которых не испытывал надобности отсутству­ю­щий Елисей, чтобы видеть своего раба? Ибо в переводе Семидесяти слова пророка к Гиезию были такие: «Разве сердце мое не сопутствовало тебе, когда обратил­ся на встречу тебе человек тот с колесницы своей?» (4 Цар. 5,26). А пресвитер Иероним с еврейского перевел так: «Не присутствовало ли сердце мое, когда вышел человек с колесницы навстречу тебе?» Пророк сказал, что видел сердцем сво­им при чудесной, конечно, помощи, и помощи, без сомнения, свыше. Но во сколько же раз полнее все будут обладать этим даром тогда, когда Бог будет все и во всем (1 Кор. 15,28)! Однако и телесные глаза будут иметь свое назначение, останут­ся на сво­их местах, и дух будет ими пользо­ваться через духовное тело. Ведь и пророк тот, хотя и не имел в них нужды, чтобы видеть отсутству­ю­щего, пользовал­ся и ими, чтобы видеть находящееся налицо; впрочем, и это он мог бы видеть с закрытыми глазами духом, точно так же, как видел отсутству­ю­щее, не будучи там лично. Итак, не станем говорить, что святые в той жизни не будут, если закроют глаза, видеть Бога, Которого они будут постоянно видеть духом.

Но вот еще вопрос: будут ли они видеть Его и телесными глазами, когда те будут открыты? Если в духовном теле глаза даже и духовные будут способны видеть столько же, сколько способны видеть и такие, какими мы имеем их теперь, то, без сомнения, ими нельзя будет видеть Бога. Ясно, что они будут иметь совершен­но иную способность, коль скоро посредством их будет созерцаться та бесконечная природа, которая не ограничена простран­ством, а находит­ся везде и вся. Ведь если мы говорим, что Бог находит­ся на небе и на земле (ибо Он Сам говорит через пророка, что наполняет небо и землю (Иер. 22,24), то не скажем же на этом основании, что на небе Он находит­ся одною частью, а на земле – другою, но что Он весь на небе и весь на земле, не поперемен­но, а разом там и здесь; что невозможно для природы телесной. Итак, сила тех глаз будет превосходнее не в том смысле, что зрение их станет острее, каково, как утверждают, зрение некоторых змей и орлов (ибо и с такою остротою зрения животные эти не могут ничего видеть, кроме тел), но в том, что они будут видеть и бестелесное. Может быть, эта-то великая сила зрения и дана была на время даже и в настоящем смертном теле глазам святого мужа Иова, когда он говорил: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42,5–6). Хотя, впрочем, ничто не мешает под глазами разуметь здесь глаза сердца, о-каковых глазах говорит апостол: «И просветил очи сердца вашего» (Еф. 1,18). А что имен­но этими глазами мы сможем видеть Бога, когда будем Его видеть, в этом не сомневает­ся ни один христианин, с верою принима­ю­щий то, что говорит Учитель: «Блажен­ны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5,8). Но у нас вопрос о том, можно ли будет видеть Бога и телесными глазами.

Правда (в Евангелии) написано: «И узрит всякая плоть спасение Божие» (Лк. 3,6); но изречение это без всякого затруднения можно понимать так, как если бы было сказано: «И увидит всякий человек Христа Божия», Который был видим в теле и в теле же будет видим, когда станет судить живых и мертвых. А что Христос есть спасение Божие, об этом свидетель­ствуют многие места Писания, но с особен­ной ясностью слова досточтимого старца Симеона, который, взяв на руки младенца Христа, сказал: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое» (Лк. 2,29–30). И в изречении выше­упомянутого Иова: «Во плоти моей увижу Бога» (Иов. 19,26; по Вульгате), – как передают эти слова списки, переведен­ные с еврейского, – хотя, понятно, высказано пророче­с­т­во о воскресении плоти, однако не сказано: «(Увижу Бога) посредством плоти моей». Если бы было сказано таким образом, то можно было бы разуметь Христа Бога, Которого мы увидим во плоти посредством плоти; в настоящем же своем виде изречение это может быть понято и в таком смысле, как если бы вместо слов: «Во плоти моей увижу Бога», было сказано: «Буду во плоти, когда увижу Бога». И изречение апостола: «Лицем к лицу» (1 Кор. 13,12) не вынуждает нас веро­вать, что Бога, Которого мы будем нескончаемо видеть духом, увидим мы телесным лицом, на котором находят­ся телесные глаза. Ведь если бы тут разумелось и внешнее лицо человека, тот же апостол не сказал бы: «Мы же все, открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор. 3,18). Не иначе понимаем мы и то, что воспевает­ся в псалме: «Кто обращал взор к Нему, те просвещались, и лица их не постыдят­ся» (Пс. 33,6). К Богу теперь мы приступаем верою, которая, как известно, есть дело сердца, а не тела. Но так как нам не известно, как (к Нему) приступать будет духовное тело (а об этом-то неизведанном предмете мы и говорим), то в настоящем случае, когда мы не имеем руководства и опоры в каком-либо авторитете священ­ных Писаний, который понимать различно нельзя, по необходимости в удел нам достает­ся то, о чем сказано в книге Премудрости, а имен­но: что помыслы смертных боязливы и ошибочны измышления их (Прем. 9,14).

Конечно, если бы рассуждение философов, путем которого они приходят к мысли, что предмегы мыслен­ные мы видим ум­с­т­вен­ным взором, а чув­с­т­вен­ные, т. е. телесные, телесными чувствами, так что ум наш не может созерцать ни мыслен­ных предметов посредством тела, ни телесных – без посредства тела, – если бы рассуждение это было несомнен­но верным, то было бы несомнен­но верно и то, что Бога нельзя видеть глазами даже и духовного тела, но это рассуждение опровергают и здравый смысл, и пророческий авторитет. В самом деле, кто же настолько отклонил­ся от истины, чтобы осмелил­ся сказать, будто Бог не знает телесного? А разве Он имеет тело, глазами которого мог бы это знать? С другой стороны, сказанное выше о пророке Елисее не достаточно ли показывает, что телесные предметы можно видеть и духом, а не только телом? Ведь когда раб тот принял дары, без сомнения, это было действием телесным, которое пророк видел, однако, духом; почему же не будет таковой и способность духовного тела, чтобы телом можно было видеть и дух? А Бог и есть Дух. Затем, каждый из нас свою соб­с­т­вен­ную жизнь, которою он живет ныне в теле и которою делает бодрыми и живыми свои настоящие земные члены, знает посредством внутрен­него чувства, а не посредством телесных глаз; напротив, жизнь других, хотя она и невидима, видит посредством тела. Ибо откуда бы иначе отличали мы живые тела от неживых, если бы не видели в одно и то же время и тела, и саму жизнь, которой не можем видеть иначе, как через тело? Без тела же мы не видим жизни телесными глазами.

Поэтому возможно и вполне допустимо, что мировые тела нового неба и новой земли мы будем видеть тогда так, что при посредстве этих тел, которые будем и сами носить, и встречать повсюду, куда только устремим свои взоры, будем с полнейшею ясностью видеть и Бога, всюду присутству­ю­щего и всем, даже и телесным, управля­ю­щего, а не так, как теперь мы видим невидимое Божие через рассматривание сотворен­ного (Рим. 1,20), как бы через тусклое стекло, гадатель­но и отчасти (1 Кор. 13,12); притом для нас имеет большее значение вера, которой мы верим, чем сам вид телесных предметов, видимых нами при посредстве телесных глаз. Но как теперь живых и обнаружива­ю­щих свою жизнь жизнен­ными движениями людей мы по первому же на них взгляду не верою считаем живыми, а видим такими, хотя не можем видеть самой по себе их жизни, которую, без всякого сомнения, видим в них при помощи тел; так же точно при посредстве тел будем видеть и бестелесного, всем управля­ю­щего Бога повсюду, куда только обратим духовные взоры сво­их тел. Таким образом, если мы будем видеть Бога телесными глазами так, что они в состоянии такого превосходства будут иметь нечто подобное уму, чем могла бы быть видима и бестелесная природа (что, впрочем, трудно и даже невозможно доказать какими бы то ни было примерами и свидетель­ствами боже­с­т­венных Писаний), или же (что понять легче) Бог будет нами познаваем и созерцаем так, что видеть Его будет духом каждый из нас и в каждом из нас, один в другом, и в самом себе, и в новом небе и новой земле, и во всем, чем будет тогда тварь, во всяком теле, на которое только будут направлены изощрен­ные глаза духовного тела. Тогда даже и помыслы наши будут открыты взаимно у одних для других. Ибо тогда исполнит­ся то, что апостол непосред­с­т­вен­но за словами: «Не судите никак прежде времени» прибавляет: «Пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога» (1 Кор. 4,5).

Глава XXX

О вечном блажен­стве Града Божия и вечной субботе

А каково будет то блажен­ство, когда не будет уже никакого зла, не будет сокрыто никакое добро и занятие будет состоять в хвале Богу, Который будет все во всем! Ибо не знаю, чем другим могут заниматься там, где будет нескончаемый досуг, где не будет труда, вызываемого какою-либо нуждой. Кроме того, в этом убеждает меня и святая песнь, в которой я читаю или слышу: «Блажен­ны живущие в доме Твоем; они непрестанно будут восхвалять Тебя» (Пс. 83,5). В этой хвале Богу будут пре­успе­вать все члены и внутрен­ности нетлен­ного тела, которые теперь, как видим, заняты различными необходимыми отправлениями; потому что тогда не будет самой этой необходимости, а настанет полное, невозмутимое и безмятежное блажен­ство. В самом деле, тогда не будут уже скрыты все те, расположен­ные внутри и вне по всему составу тела, части телесной гармонии, о которых я уже говорил и которые в настоящее время скрыты, и вместе с прочими великими и удиви­тель­ными предметами, какие мы там увидим, будут воспламенять к хвале такому Художнику наш разумный ум, исполняя его чувством разумной красоты. Какие будут там движения тех тел, это я не берусь определить, да и не могу этого представить. Впрочем, и движение, и спокойное состояние, а также и само лицо, какие бы там они тогда ни были, будут приличе­с­т­во­вать тому месту, где не будет ничего, что было бы неприличным. Без сомнения, тело постоянно будет там, где захочет дух, но дух не захочет ничего такого, что могло бы быть неприличным как для духа, так и для тела.

Там будет истинная слава, где каждый будет восхваляться не по ошибке и не по заискиванию восхваля­ю­щего. Там будет истинная честь, которая не будет ни отрицаться у кого-либо достойного, ни предоставляться кому-либо недостойному; к ней не будет допущен ни один недостойный, так как там не будет дозволено быть никому, кроме достойных. Там будет истинный мир, где никто не будет терпеть никакой неприятности ни от себя самого, ни от других. Наградою добродетели будет служить там Тот, Кто даровал добродетель и обетовал ей Самого Себя, лучше и выше Кого не может быть ничего. Ибо сказанное Им через пророка: «Буду вашим Богом, а вы будете Мо­им народом» (Лев. 26,12), что иное значит, как не следу­ю­щее: Я буду Тем, откуда будет про­истекать все, чего только люди будут желать честно: и жизнь, и здоровье, и питание, и богатство, и слава, и честь, и мир, и всякое вообще благо? Такой же истинный смысл имеют и слова апостола: «Будет Бог все во всем» (1 Кор. 15,28). Он будет целью наших желаний. Кого мы будем лицезреть без конца, любить без отвращения и восхвалять без утомления. Эта обязан­ность, это расположение сердца и это занятие будут, конечно, общими для всех, как общей будет и сама вечная жизнь.

Впрочем, кто может представить мыслью, а тем более высказать словами, какие сообразно с заслужен­ными наградами будут степени чести и славы? Несомнен­но только, что они будут. Но блажен­ный град тот будет видеть в себе столь великое благо, что низший не будет так завидо­вать высшему, как не завидуют теперь архангелам прочие ангелы; каждый тогда не захочет быть тем, чего не получил, хотя и соединен будет с получив­шим самыми тесными узами согласия, подобно тому, как в теле глаз не желает быть пальцем, хотя тот и другой заключают­ся в одном неразрывном составе тела. Таким образом, один будет иметь дар меньше, чем другой, но иметь его будет, не желая большего.

Будут тогда обладать и свободною волей потому, что грехи уже не будут в состоянии доставлять удоволь­ствие. И свобода эта будет выше, потому что очищена будет от удоволь­ствия грешить ради непреложного удоволь­ствия не грешить. Первая данная человеку, когда он был сотворен правым, свободная воля могла не грешить, но могла и грешить; эта же будущая свобода будет могуще­с­т­веннее той, потому что будет уже в состоянии невозможности грешить.

И такой она будет по дару Божию, а не по возможности, заключа­ю­щейся в самой ее природе. Ибо одно дело – быть Богом, и совсем другое – быть причастным Богу. Бог не может грешить по самой природе; причастный же Богу невозможность грешить получает от Бога. В этом боже­с­т­венном даре должны были суще­с­т­во­вать степени, так что сначала дана была такая свободная воля, при которой бы человек мог не грешить, а в будущем такая – при которой бы он уже не мог грешить; первая имела отношение к состоянию награды, а последняя – к состоянию получения награды. Но так как природа наша согрешила, потому что могла и согрешить, то, очищаясь при посредстве обильнейшей благодати, она приводит­ся в состояние той свободы, при которой не могла бы грешить. Как первое бессмертие, которое Адам потерял вследствие греха, состояло в том, что (человек) мог не умереть, а будущее будет состоять в том, что мы тогда уже не сможем умереть; так же точно первая свобода состояла в том, что мы могли не грешить, а будущая будет состоять в том, что мы тогда поставлены будем в состояние невозможности грешить. Ибо воля к благо­честию и правде не будет потеряна, как не потеряна теперь воля к блажен­ству. Правда, из-за греха мы не сохранили ни благо­честия, ни блажен­ства, но потеряв блажен­ство, не потеряли самой воли к блажен­ству. По крайней мере, в самом Боге, хотя Он и не может грешить, разве по этой причине следует отрицать свободную волю? Итак, в том граде будет у всех одна и каждому присущая свободная воля, очищен­ная от всякого зла и исполнен­ная всякого добра, нескончаемо наслажда­ю­щаяся утехами вечных радостей, забыв­шая о своей вине и сво­их наказаниях, но не забыв­шая о своем освобождении настолько, чтобы не быть благодарной своему Освободителю.

Таким образом, по отношению к теоретическому знанию будет и там суще­с­т­во­вать воспоминание прошлых зол; по отношению же к ощущению будет полное их забвение. Ведь и самый опытный врач, насколько говорит ему наука, знает почти все болезни тела, а как телом они ощущают­ся, не знает весьма многих, каких не испытал сам. Отсюда, как знание зол бывает двоякого рода: одно, по которому зло бывает известно теоретически, а другое, которое получает­ся через перенесение зла на опыте (иначе, конечно, знаем мы пороки из наставлений мудрости, и иначе – из порочнейшей жизни человека глупого); так и забвение зол бывает двух родов. Иначе забывает о них человек образованный и ученый, и иначе – человек, перенесший и испытав­ший их сам; первый, когда не обращает внимания на опыт, а последний, когда освобождает­ся от (самих) злополучий. Сообразно с этим последним видом забвения святые не будут помнить сво­их прошлых зол, потому что будут свободны от них настолько, что все их злополучия совершен­но изгладят­ся из их чувств. Однако сила знания, которая в них будет велика, будет напоминать им не только об их соб­с­т­вен­ном прошлом злополучии осужден­ных, но и о вечном злополучии осужден­ных. В противном случае, т е. если они не будут знать, что были злополучны, каким образом воспоют они, как говорит­ся в псалме, «милости Господа вовек» (Пс. 88,2)? Утеши­тель­нее этой песни во славу благодати Христа, кровью Которого мы избавлены, для града того не будет реши­тель­но ничего. Тогда исполнят­ся слова «Остановитесь и познайте, что Я Бог» (Пс. 45,11). Это будет по­истине великою, не имеющей вечера субботою, которая восхваляет­ся Господом при первых делах мира, там, где читаем «И почил в день седьмый от всех дел Сво­их, которые делал. И благословил Бог седьмый день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Сво­их, которые Бог творил и созидал» (Быт. 2,2–3). Седьмым днем будем даже и мы сами, когда будем исполнены и обновлены Его благословением и освящением. Там, остановив­шись, увидим, что Он есть Бог, чем хотели быть мы сами, когда отпали от Него, услышав слова обольстителя: «Вы будете как боги» (Быт. 3,5), и отделились от истинного Бога, по творческой воле Которого мы должны были быть богами не через оставление Бога, а через причастие. Ибо, что сделали мы без Него, как не изнемогли во гневе Его (Пс. 89,9)? Освободив­шись от этого гнева и достигнув совершен­ства превозмогшею гнев благодатью, мы будем свободны во веки, видя, что Он есть Бог, Которым и мы будем полны, когда Он «будет все во всем» (1 Кор. 15,28). Ведь и сами наши добрые дела вменяют­ся нам для получения нами этой субботы в том случае, когда мы смотрим на них, как на Его дела, а не как на наши. Если мы будем приписы­вать их себе, в таком случае они будут делами рабскими, ибо о субботе говорит­ся: «Не делай в оный никакого дела» рабского (Втор. 5,14). Поэтому и пророком Иезекиилем говорит­ся – «Дал им также субботы Мои, чтоб они были знамением между Мною и ими, чтобы знали, что Я – Господь, освяща­ю­щий их» (Иез. 20,12). Это мы вполне узнаем тогда, когда будем вполне свободны и вполне увидим, что Он есть Бог.

Само число веков, как бы дней, если мы будем считать их по тем периодам времени, указание на которые находим в Писании, окажет­ся субботствованием, потому что число это есть семь; так, первый век, как бы первый день, простирает­ся от Адама до потопа, второй – от потопа до Авраама; равны они, впрочем, не продолжи­тель­ностью времени, а числом поколений, так как в том и в другом их по десять. Затем, от Авраама до прише­с­т­вия Христова, по исчислению евангелиста Матфея, следуют три века, из которых каждый заключает в себе по четырнадцать поколений, а имен­но; от Авраама до Давида, от Давида до переселения в Вавилон и от переселения в Вавилон до рождества Христова. Всех, стало быть, пять Теперь идет шестой, которого не следует измерять никаким числом поколений ввиду того, что сказано: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1,7). После этого века Бог как бы почиет в седьмой день, устро­ив так, что в нем почиет и сам этот седьмой день, чем будем уже мы сами. О каждом из этих веков подробно рассуждать теперь было бы долго. По крайней мере, этот седьмой век будет нашей субботой, конец которой будет не вечером, а Господним, как бы вечным восьмым днем, который Христос освятил Сво­им воскресением, предызображая этим вечный покой не только духа, но и тела. Тогда мы освободимся и увидим, увидим и возлюбим, возлюбим и восхвалим. Вот то, чем будем мы без конца! Ибо какая иная цель наша, как не та, чтобы достигнуть царства, которое не имеет конца?

Считаем долг настоящего великого труда с помощью Божией исполнен­ным Для кого он мал или для кого слишком велик, пусть извинят меня, а для кого достаточен, пусть не мне, а вместе со мною воссылают благодарение Богу. Аминь.

  * Цицерон имеет здесь в виду не свое время, а время Сципиона младшего и Лелия, которых рассужда­ю­щими выводит он в цитируемом сочинении.

1) О Республике, кн. 2. гл. 21.

2) См. выше, кн. 18, гл. XXI

** Фолл – мелкая монета

3) См. Аристот. de Coelo, lib. IV, cap. 6.

4) См. выше, кн. 10, гл. 16.

5) Cicer. Tuscul. I.

6) См. выше, кн. 18, гл. LII.

7) См. выше, кн. 13, гл. XVI.

8) Энеид. кн. 6, стих. 751

9) Генетлиаки (Genetliaci) предсказатели судьбы новорожден­ного по звездам

Источник: 1. Блажен­ный Августин. Творения. – Том 3–4. – СПб.: Алетейя, 1998. Подготовка текста к печати С. И. Еремеева (оцифровка с издания: Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000).
     2. Творения блажен­ного Августина, епископа Иппонийского. – Второе издание. – Части 3–6. – Киев, 1905–1910. // Репринт издатель­ства Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1994.
     3. Латинский текст на сайте http://www.augustinus.it

© 2010 Институт христианской психологии
Разработка сайта - «Арефа»